Люди останавливаются, желая поговорить, посочувствовать тому, через что я сейчас прохожу, приглашают меня к себе домой на праздники.

Я даже не думал о том, где проведу Рождество, потому что искренне верил, что мы с Гвен помиримся. Но как же нам это удастся, если я не предпринимаю никаких попыток, чтобы сохранить семью?

К тому времени, как я добираюсь до церкви, парковка уже заполнена. Я обхожу здание сзади, останавливаюсь, чтобы заглянуть в одно из окон.

Много лет назад преподобный Джон попросил нас всех скинуться, чтобы сделать ступени и установить большие окна. Так подвал соответствовал требованиям пожарной безопасности, и его можно было использовать для мероприятий.

Я как никогда рад, что помог, потому что это дает мне возможность наблюдать за моей семьей. Волосы моей жены собраны в один из тех пучков, с которыми она редко выходит из дома. И все из-за меня, потому что я сказал, что не смогу отвести Руби.

Моя дочь сидит за одним из столов, одна, медленно украшая печенье, в то время как все остальные дети смеются и радостно собирают пакеты, которые раздадут всем местным заведениям. Мои девочки несчастливы из-за меня. Я начинаю дрожать, но не ухожу. Я сажусь на скамейку и жду, когда они выйдут. Не знаю, что я им скажу. Вряд ли будет достаточно сказать, что я сожалею.

Гейб садится рядом и протягивает мне пластиковый стаканчик.

— У вас грустный вид.

— Это так очевидно?

— Я знаю, как выглядит грусть, — говорит он, делая глоток из своей чашки.

Несомненно, ему есть что рассказать. Может быть, он ветеран войны, страдающий от посттравматического расстройства и бросивший семью, а может, как я — трудоголик, который слишком мало времени проводил со своей семьей. Все, что я знаю, это что он все бросил и никогда не оглядывался назад.

Может, так жить легче.

— Вы являетесь членом этого прекрасного учреждения? — Гейб кивает в сторону белой церкви.

— Был, но не появлялся там уже давно.

— Значит, вы сидите снаружи и ждете приглашения?

— Моя семья сейчас там. Я должен был быть с ними, но позволил работе встать между нами.

— И вы не можете пойти и присоединиться к ним?

Я отрицательно качаю головой.

— Моя жена… мы расстались, и я не сделал ничего, чтобы показать ей как много она для меня значит.

— Я правильно понял, что вы не хотите этого развода?

Я отрицательно качаю головой.

— Меньше всего на свете. Но я был плохим мужем, а моя жена и дочь заслуживают лучшего.

— Уверен, вам не нужен мой совет.

Я смотрю на растрепанного мужчину.

— Я бы с радостью его выслушал.

Он оборачивается и улыбается.

— Любовь долготерпима, любовь милосердна. Она не завидует, не превозносится, не гордится. Она не ропщет, не мыслит зла, она не ищет выгоду, и не бесчинствует. Любовь не радуется неправде, а сорадуется истине. Она все покрывает, всему верит, на все надеется, всё переносит. Любовь никогда не иссякает. Коринфянам, глава тринадцатая, стих четвертый.

Гейб говорит так убедительно, его слова так правдивы, что мне ничего не остается, кроме как растворится в них. Я впитываю их в себя и повторяю снова и снова, пока Гейб не начинает вставать.

— Подождите.

Я хватаю его за руку, чтобы он не уходил.

— Не может быть, чтобы все было так просто. Гвен знает, что я люблю ее.

— Разве? — спрашивает он.

Я открываю рот, чтобы ответить, но ничего не выходит. Я отпускаю руку Гейба и смотрю ему вслед, пока он не исчезает из виду. Мой телефон пиликает — это напоминание, которое я установил, чтобы пойти на вечеринку Джерри. Я выключаю его и поворачиваюсь к церкви, чтобы дождаться свою семью.

Глава 4

Гвен

На кухне звонит телефон.

В глубине души я знаю, что это Рори.

Еще слишком рано, чтобы с ним разговаривать, поэтому я игнорирую звонок, надеясь, что он оставит голосовое сообщение или отправит смс.

Когда телефон перестает звонить, я вздыхаю. В тот же момент у меня чуть сердце из груди не выпрыгивает из-за восторженного визга Руби. Я несусь вниз по лестнице в развевающемся халате, как какой-то супергерой.

Только это не так. Я развалина, которая даже не может привести в порядок волосы, накраситься, или, в большинстве случаев, просто принять душ.

— Руби, с кем ты разговариваешь?

Я знаю ответ, поэтому не понимаю, зачем спрашиваю. Меня так и подмывает отнять у нее трубку, повесить ее и отправить Руби наверх, готовиться к концерту, но я этого не делаю.

Не могу себя заставить подготовиться к сегодняшнему вечеру. Думаю, если бы я вдруг появилась, как прежняя Гвен, родители были бы в шоке. Они так привыкли к тому, в какой ужас я превратилась.

— С папой, — говорит Руби, забавно прикрывая трубку рукой.

Мне хочется рассмеяться и сказать ей, что она милашка, но я этого не делаю.

— Он позвонил мне.

Я делаю вид, что занята завариванием чая, в то время как сама пытаюсь подслушать их разговор. Что бы он ни говорил дочери, она взволнована. Надеюсь, он ничего ей не обещает. Еще одно нарушенное слово, и я совсем расклеюсь. Он не может ожидать, что я всегда буду собирать все по кусочкам каждый раз, как он от нас отмахивается. Вчера был последний раз, когда я заменяла его в том, что касается нашей дочери.

— Ладно, пока-пока, папочка. — Руби протягивает мне телефон.

— Он хочет поговорить с тобой, — говорит она, снова прикрывая ладошкой нижнюю часть трубки. — Веди себя хорошо и не обижай его.

Руби протягивает мне телефон и скрещивает руки на груди.

Я улыбаюсь, но внутри меня бушует гнев, и я беру себе на заметку поговорить с психотерапевтом, возможно даже назначить прием для моего ребенка.

Я стараюсь, чтобы ее слова не задели меня, но не очень получается. Руби понятия не имеет о вчерашнем вечере, о том, как ее отец предпочел ей клиента. Она знает только то, что он не смог прийти. Руби была расстроена, и я попыталась исправить ситуацию, сказав ей, что отец загладит перед ней вину.

Понятия не имею, почему продолжаю защищать и оправдывать Рори. Не знаю, почему принимаю весь удар на себя, когда он должен быть направлен на него. Я принимаю каждый упрек дочери, каждое замечание в свой адрес, потому что я ее мать и не собираюсь разрушать ее мир.

— Иди готовься к своему концерту, — говорю я ей.

Я жду, пока Руби уйдет, но она стоит на месте. Наконец, не выдержав, она начинает напевать песенку и выскакивает из кухни. Я жду до тех пор, пока не слышу ее шаги на лестнице, и откашливаюсь.

— Алло?

— Гвенни.

Я закрываю глаза, сердце замирает, когда я слышу, как назвал меня Рори. Он не называл меня так уже много лет. Мне столько хочется сказать ему прямо сейчас. Но больше всего я хочу знать, почему он назвал меня так после стольких лет.

— Рори.

Он издает смешок. Для него это не более чем игра. Я закрываю глаза и прошу Бога дать мне сил пережить этот телефонный звонок.

— У Руби сегодня вечером концерт, верно?

— Да, а что?

— Я собираюсь прийти на него. В шесть тридцать?

— Ты уже сказал ей об этом? — спрашиваю я, чтобы знать, должна ли я подготовить дочь к тому, что он не появится.

И приготовиться самой.

— Почему бы мне не говорить ей?

Я вскидываю свободную руку, хотя рядом никого нет, чтобы увидеть мой драматический жест. На моей кухне развернулось представление, достойное Оскара.

— Не знаю, Рори, может, потому что ты не пришел вчера вечером, и мне пришлось сказать ей об этом. Мне пришлось солгать ради тебя.

— Я был там вчера вечером.

— Нет, тебя там не было, — цежу я сквозь стиснутые зубы.

Я пытаюсь успокоиться, но гнев переполняет меня. Он такой непонятливый, хотя раньше таким не был.

— На случай, если тебе интересно, именно я была рядом с нашей расстроенной дочерью и пыталась заставить ее улыбнуться.

— Послушай, я там был. Просто не смог заставить себя войти после того, как увидел там тебя. Ты выглядела… — он замолкает, и я слышу, как на заднем плане шуршат бумаги. — Увидимся в шесть тридцать. Займи мне место.