Я совершила ошибку, наблюдая за ней на первом занятии, когда группу учили правильно падать. В тот день у меня чуть не случился сердечный приступ, но Руби считала, что это был самый лучший день в ее жизни.

— Выглядишь измученной, — говорит моя сестра Элиза, когда я сажусь рядом с ней и вздыхаю.

Я пытаюсь дотронуться до шеи, но из-за толстого свитера, водолазки и шарфа это практически невозможно, и все же я кручу и тереблю шарф, пытаясь ослабить нарастающее давление.

— Все потому, что она совсем не спит, — говорит Эмбер, протягивая мне большую чашку чего-то горячего.

Мне все равно, что там. Но оно мне нужно. Тепло, исходящее от чашки, немного согревает мои руки в перчатках.

— Ты права. А как только высыпаюсь, происходит что-то еще, и сон сова пропадает на всю ночь.

На этой неделе Рори получил бумаги на развод, и я провела полночи, размышляя о том, почему он не позвонил и не появился. Часть меня верила, что он, по крайней мере, разозлится, придет домой, и мы сможем поговорить.

Мои девочки придвигаются поближе и обнимают меня. Я нуждаюсь в этом, но на самом деле не такого утешения я хочу.

Я хочу, чтобы Рори обнял меня. Я так давно не ощущала его объятий, что уже позабыла каково это. Страсть ушла первой. Перемена была неуловимой. У нас не было времени друг на друга, мы были слишком уставшими, слишком занятыми, и чаще всего я была уже в постели, когда он, наконец, возвращался с работы.

Поцелуи на прощанье стали мимолетными, а потом и вовсе переросли в ворчание, когда один из нас выходил из комнаты. Напряжение нарастало, эмоции зашкаливали. Слова были сказаны, поступки сделаны.

И ничего из этого назад не заберешь.

Элиза и Эмбер отстраняются, и у меня появляется возможность перевести дыхание. Если они будут продолжать в том же духе, я расплачусь, а мне не хочется, чтобы Руби это видела. И я определенно не хочу жалости ни от кого из церковной группы.

— Вот, может быть, это поможет.

Сестра протягивает мне белый бумажный пакет из кондитерской.

— Шоколад. Нам всем нужен шоколад.

Она тяжело вздыхает, но я же знаю, что ее жизнь прекрасна. Раньше я думала так же о своей, но у Элизы и Алекса и вправду отличные отношения. Когда я смотрю на сестру, чувствую себя неудачницей.

— Может быть, он опомнится, — выпаливает Эмбер.

Мы с Элизой оборачиваемся к ней, но она смотрит прямо перед собой. Я слегка поворачиваюсь, почти ожидая увидеть Рори на другой стороне катка, но его там нет. Он даже не догадается прийти, потому что я ему не сказала.

— Я ничего не жду, — говорю я им обеим, — я думала… ну, не знаю, что я думала, но все равно ошиблась. Наверное, я рассчитывала, что мы расстанемся на неделю, а не на несколько месяцев.

Надо поменять тему разговора. Уже почти Рождество, и если я продолжу в том же духе, то сделаю праздники Руби невыносимыми.

Собираясь сделать глоток теплого какао, я несколько раз осматриваю каток, ища глазами свою дочь. Я вскакиваю на ноги, и в ту же секунду Эмбер с Элизой оказываются рядом со мной, держа меня за руки.

— Что случилось? — спрашивает Элиза.

— Руби. Вы ее видите?

Даже не глядя на них, я знаю, что они уже осматривают каток, и, может быть, даже ищут за его пределами.

— Руби! — кричу я, но это бесполезно.

Из-за праздничной музыки и смеха вокруг стоит невообразимый шум.

— О Боже, где она?

— Мы ее найдем, — говорит Эмбер, стискивая мою руку. — Пойдем поищем.

— Нам надо разделиться.

Предложение Элизы разумно, но я не знаю смогу ли сдвинуться с места. Тем не менее, я иду, а затем начинаю бежать.

Мои руки дрожат, сердце колотится, как сумасшедшее. Слезы текут по щекам, превращая мои и без того холодные щеки в ледышки.

Впереди я вижу одного из наших местных полицейских и пытаюсь бежать к нему, но там, где я ступаю, снега по колено, и двигаться почти невозможно.

И тут я вижу Руби, стоящую в стороне от катка с каким-то бродягой.

— Руби.

Я тянусь к ней и обнимаю изо всех сил. Она поднимает глаза и улыбается. Конечно, она улыбается, ведь она не знает что такое опасность. Знает лишь доброту.

— Я же говорила тебе не убегать! Нельзя уходить куда-либо без разрешения.

— Но я хотела сказать…

Я опускаюсь на корточки и крепче сжимаю ее ладошки.

Я напугана. Мне хочется сказать ей, что разговаривать с незнакомцами неразумно, но в то же время я хочу, чтобы она испытывала сострадание к другим людям.

— Ты не можешь просто так исчезать из моего поля зрения. Так делать нельзя.

— Но это же Гейб! Он мой друг.

Гейб?

— Милая, ты же говорила, что Гейб учится в твоем классе.

— Нет, мамочка, я так не говорила.

Она смотрит на меня. На ее лице нет никаких эмоций. Я знаю, что она говорит мне правду.

— О-о.

Я не знаю, что сказать или подумать. Понятия не имею, как моя дочь познакомилась с бродягой, и не уверена, нравится ли мне это.

Я встаю и притягиваю Руби к себе.

— Руби рассказывала мне о вас, — говорю я, стараясь быть вежливой. — Вы местный?

— Нет, мэм, просто мимо проходил.

Я крепче прижимаю к себе Руби, даже несмотря на то, что она пытается вывернуться.

— Понятно. Как вы познакомились с моей дочерью?

— Ну, мы подружились на детской площадке. Она решила поделиться со мной своим обедом.

Я улыбаюсь ей сверху вниз, и ее лицо сияет. Она сделала что-то хорошее, и я не хочу винить ее за это.

— Это был добрый жест, Руби.

— Я же говорила тебе, он мой друг.

Я киваю и начинаю подталкивать ее обратно к катку.

— Приятно было познакомиться, Гейб.

Мы не проходим и двух шагов, как я слышу:

— Нет любви без прощения, как и нет прощения без любви.

Слова Гейба заставляют меня резко остановиться. Я оборачиваюсь, чтобы попросить его повторить, но его уже нет.

Глава 3

Рори

Красный кружок на моем календаре служит суровым напоминанием о том, что именно сегодня — день печенья.

День, когда я обещал отвести Руби в церковь, где мы проведем несколько часов, украшая и упаковывая сотни печенек.

Эта традиция началась много лет назад, и как только Руби достаточно подросла, Гвен позаботилась о том, чтобы наша дочь тоже принимала в ней участие.

Когда Гвен предложила мне в этом году отвести Руби, я сразу согласился. Как же тяжело не видеть моих девочек каждый день. Это открыло мне глаза на жизнь, которую я вел вдали от них, хотя мы жили в одном доме.

Гвен и я стали не более чем соседями по комнате, которые, проходя мимо, обменивались односложными фразами, мимолетными взглядами и вымученными знаками внимания. Ничего из этого не было частью клятв, которые мы давали.

На еще одной записке на моем столе нацарапано, что Джерри перенес свою ежегодную вечеринку на сегодняшний вечер. Он выбрал из всех дней недели именно этот, чтобы успеть побаловать свою жену поездкой в Европу.

При этом он добавил: «Счастливая жена — счастливая жизнь». Между тем я собирался сделать звонок, который снова огорчит мою жену.

Рука тяжелеет, когда я поднимаю телефонную трубку. Кончиком карандаша я набираю семь цифр, которые заставят наш кухонный телефон затрезвонить.

Мы поговаривали о том, чтобы избавиться от него, когда все начали использовать мобильные телефоны, но потом Гвен сказала, что есть что-то привлекательное в том, чтобы просто сесть и поговорить с человеком на другом конце провода и уделить ему все свое внимание.

Перед глазами всплывает воспоминание, как Гвен, беременная Руби, сидит на старом стуле, подаренном ее бабушкой, и болтает со своей мамой.

У Гвен была ужасная изжога, она часто не спала ночью, предполагая самое худшее. В то время она могла просто перейти улицу, чтобы поговорить с мамой, но всегда предпочитала позвонить.

С каждым гудком мое сердце замирает. Мне совсем не хочется с ней ссорится или слышать разочарование в ее голосе, когда я скажу, что у меня нет выбора, кроме как пойди сегодня на вечеринку Джерри.