Итак, покуда король в прострации переваривает сообщения о все новых своих сынах и дочерях, родильный дом, это обычное предприятие по производству граждан, постепенно становится на уши. Весь персонал сгрудился возле стола королевы, которая с интервалами в полминуты производит очередного младенца. Уже не хватает каталок (на десять новорожденных каждая, заметьте!), весь коридор и столовая завалены королевичами, а горшочек продолжает варить (тут к слову подвернулась другая сказка). Прочие роженицы брошены на произвол судьбы и вопят там и сям в закутках огромной больницы, пока не разрешаются, как говорят в народе, самопалом. Наконец, и до главврача, человека тупого и корыстного одновременно, доходит, что положение в роддоме авральное, и он трезвонит городским властям о помощи. Королева-мать (да еще какая мать, куда всем прочим матерям) изнемогает от усталости, выталкивая в свет все новых и новых принцев. На третьи сутки полусвихнувшийся король уходит домой - ему сказали, что конца родов пока не предвидится.

Не стану развивать дальше эту посылку, она может вертеться в любом направлении - меня интересует в данном случае, как пошла бы судьба короля. Нет сомненья, что он вскоре постиг бы - как человек достаточно разумный, что конец его жизни скомкан этим изобильным хроническим плодоношением супруги, которое теперь он склонен рассматривать как недуг, навсегда приковавший королеву к ложу. Он не может проникнуться чувством отцовства к множеству одинаковых детишек, заполонивших городские приюты; к слову, детишек вполне здоровых и нормальных. Взять бы к себе хоть одного - но которого же? Король, как многие люди рутинного склада, не особенно стоек в потрясениях. От общей необычности положения и отсутствия женского надзора в натуре короля происходят необратимые изменения, возникают странности. Он еще навещает жену, еще общается с друзьями, привычно ходит, скажем, на футбол, но он уже не жилец.

Его разновозрастная поросль кишит вокруг, встречается ему повсеместно. Молодые люди, неотличимо похожие друг на друга и на короля в юности, приветствуют его, не прерывая разговора. Они все дружны, как бывают дружными лишь близнецы, никто им не нужен, кроме братьев и сестер, даже отец. Выживающий из ума король бродит бесцельно по улицам, ядовито упрекая себя за исконно королевскую страсть к наследнику, что обернулась таким абсурдом. И лишь у самого конца, когда сознание его на миг проясняется и он видит над собой склоненные лица медиков (конечно, это все его дети, ибо прочее население города за тридцать лет полностью вытеснено его клонами), - король понимает, что и в самом деле произвел наследника это целый народ, и, возможно, он еще будет удачлив среди прочих народов. Да и вообще, помереть среди родных - это, по нынешним временам, великая редкость и удача.

Вот так бы я завершил теперешнюю версию известной сказки. Во все времена есть нужда в утешительных концовках.

СЛУЖБА ОРДЕНА

Служба Ордена, - собственно, функционеры, - в результате долгого пристрастного отбора получают характерную внешнюю патину, ощутимый налет; человек посторонний это с ходу замечает и довольно быстро свыкается с такими особенностями служителей и даже жрецов Ордена, ну а ежели он внедряется (его внедряют) в толщу управления, - и сам, неизбежно, приобретает упомянутый колорит.

По мере прохождения иерархических ступеней функционер грандиозно растет, как бы вспучивается и одновременно подвергается выветриванию, если можно так назвать этот процесс. Еще и по сей день на равнинах Ордена встречаются огромные фигуры причудливых очертаний; подобно грозовым тучам, они медленно, ощупью (они слепнут очень быстро) бредут через бесплодные пространства, сопровождая каждое свое движение речитативом цитат и донесений. В выветренных глазницах и пустотах грудной клетки посвистывает ветерок. Но этой стадии достигают немногие.

Гораздо занятнее начальные проявления этой окаменелости (окаменелости, кстати, вовсе не порицаемой, наоборот - поощряемой Орденом.) Это и возникающая исподволь кажущаяся (а потом и действительная) ненатуральная безукоризненность костюма, будто бы сработанного первоклассным портным из нержавеющей стали, это и жесткая волевая складка у рта - именно отсюда начинается окаменение, это и своеобразный взгляд одновременно и лунатический, и прозорливый, к тому же и весьма свысока из-за непрестанного роста. Словом, есть на что посмотреть.

Новый выдвиженец Ордена как раз теперь проходит стадию интенсивного роста, он уже превысил трехметровую отметку и настолько раздался в ширину, что при входе в Управление открывают ему обе половинки высоченных дверей. Занятно смотреть, как его - новичка - подспудно тревожит увеличение собственного веса, как иногда он, подобно человеку, идущему по трясине, проверяет исподтишка ногой прочность перекрытия. Осторожность вполне понятная, но напрасная: конструкции дома Управления рассчитаны на немыслимые нагрузки.

По слухам, этот деятель раньше вовсю практиковал интерес к простому люду, что выражалось в эпизодических контактах с обслуживающим персоналом. Учитывая, что персонала этого в доме Управления немного, может показаться не столь сложным придерживаться такого амплуа, тем более, что выдвиженец обладал феноменальной памятливостью. Он и сейчас поражает лифтеров и машинисток тем, что помнит даты свадеб, имена и возраст детей их, всякого рода домашние трудности - но теперь все чаще адресует эти сведения не тому, кому следует, к примеру, справляется о здоровье парализованного дяди не у электрика, а у курьера; они, как люди деликатные, заминают такие моменты.

Возможно когда-то в далеком будущем им приведется где-нибудь на пикнике внезапно встретить своего бывшего высокопоставленного благожелателя - башнеподобную фигуру причудливых очертаний, перебредающего, содрогая всю округу, с холма на холм, вперив незрячие очи в ему лишь доступные горизонты. И вполне понятно будет желание пенсионера-буфетчика, или же швейцара гардеробной, стариканов тоже не без маразматических вывихов, пообщаться по старой памяти с монстром былых времен.

- Евграф Лукич! Евграф Луки-ич! Добрый день, это Приямков.

- К-к-кто? - шамкающий рокот сверху.

- Приямков, шофер! Возил вас...

"Пока возить можно было", - додумывает непочтительный внук, а дед, задрав трясущуюся голову, всматривается с искательной улыбкой в темный силуэт.

- Эт-то у к-которого д-двойня? - доносится наконец.

- Почти что так, - радуется старик, удостоенный беседы, - дочь у меня, Галина, помните - никак от соски отучить не мог...

Долгое молчание; во всем облике окаменелого деятеля мучительное усилие воспоминания.

- А-а, в-вот это кто... Н-ну что, отучил т-теперь?

- В тот же год, Евграф Лукич! А вы как?

Но этот вопрос, устремленный почти что в небеса, вязнет в еще большем недоумении. Покряхтев неопределенно, гигант поворачивается и с гулом продолжает путь, а счастливый ветеран все смотрит ему вслед из-под ладошки, пока видение не исчезает за дальним лесом.

РЕМИНИСЦЕНЦИЯ

Когда-то в года замшелые появился в одном журнале небольшой рассказик. В ту пору для наших фантастов зарубежье, фон зарубежья были как бы испытательным полигоном для всяких там псевдонаучных гипотез, которые нельзя было приложить прямиком к социализму без эвентуальных репрессий в дальнейшем. Рассказик был именно такой. Там выведен был один отчаявшийся безработный, он рыскал по городу - все безрезультатно, нигде не брали, - и вдруг удача, его берет в качестве подопытного кролика реакционный профессор. Этот профессор создал такой идеальный пенистый сироп, плавая в котором человек ни в чем не нуждается - ни в еде, ни в питье, ни в одежде, само собой. На безработном проверялось качество этого сиропа. Планировалось в огромных резервуарах, типа океанария, поместить целые населения, они бы там плавали беззаботно от рождения до старости, словом, предполагалась всеобщая нирвана. Автор разве что упустил из виду такую придумку, как поглощение индивидуумом из этого сиропа еще и духовных ценностей. В традициях того времени был также евнухоидный пуританизм, но читатель и с небольшим воображением легко мог представить, что в этом океанарии с женщинами тоже не возникло бы особых проблем.