Пожалуйста, замолчи – я не готова. Я не смогу с этим справиться.

Побег от действительности, точно. Что всё-таки было первостепенно? Что именно в этом поступке было сопутствующим ущербом – её исчезновение? Или то, что это восстановило естественный ход вещей на всей чёртовой планете?

Его призрачная фигура кажется, как никогда, человечной. Даже черты лица проступают в сиянии кристаллов под двумя лунами, одна из которых – полная, а другая в третьей четверти, так разве вообще бывает?

А какой теперь смысл об этом думать? Теперь нужно всё-таки учиться с этим жить, нужно как-то смириться, нужно, в конце концов, перестать убегать. Тем более, что на этот раз некуда.

«Я сумел создать человека из осколка своей сущности. Создать жизнь. И ты превзошла все мои ожидания, дитя». Странно звучит – так торжественно и высокопарно, будто он ждёт, что я сейчас брошусь ему на шею в слезах радости, что обрела отца.

Это какой-то бред. Нет, всё, что было на Ла-Уэрте – ненамного лучше и правдоподобнее, но это уж совсем невероятно.

«Это сделал Диего. Ему ты была особенно нужна. Он был так одинок, что придумал себе друга, которого я ему дал». Чёрт возьми, вот и пытайся теперь осознать, что ты – чей-то воображаемый друг.

Это, как бы, всё объясняет, да? Да только ничерта от этого не легче. Вот совершенно.

«Я должна пожертвовать собой, чтобы ты мог восстановиться. Если я этого не сделаю, будущее…»

Будущее наступило. Она сделала это – отдала свою сущность Ваану, и он смог вернуться домой. В его – в их – странный мир с лиловым небом. В другое измерение, полное кристаллов, на планету, освещённую звездой, которая кажется фиолетовой от пыли в атмосфере. На землю, где никогда не бывает темно, потому что даже после заката блеск кристаллов танцует с тенями по долине, где живёт её… отец.

Теперь-то она помнит. И Ваану, обретающего тело, отдалённо похожее на человеческое – вся его кожа похожа на переливающийся кристалл, и под определённым освещением он кажется хрупким, но Мари знает, что нет никого крепче, чем её создатель. И его улыбку, когда он осматривал родную планету после долгого отсутствия, радуясь, что последствия катаклизма, миллионы лет назад обрушившегося на этот мир, исчезли. Впрочем, о каких миллионах лет может идти речь – на этой планете нет времени, и он, Ваану, и ему подобные, могут легко менять его ход, поэтому, кажется, они и оправились от местного конца света так быстро…

Ему подобные. Точно, они там тоже были – оказалось, что у Ваану даже есть семья; Мари помнит его сестру – ещё менее похожую на человека, завораживающе красивую и очень печальную, расспрашивающую брата о Земле с какой-то тоской во взгляде сияющих жёлтых глаз.

А ещё там была Вечное. Всегда раздражённая, несколько раз порывающаяся уйти от создателя, заменившая Марикете одновременно мать и старшую сестру, спрашивающая Ваану, почему он не смог просто поглотить их обеих и избавить от этой тюрьмы – но сама Мари не чувствовала себя в тюрьме, она знала, что всё правильно, и была благодарна Ваану за то, что он сумел сохранить её сущность… Ваану признавался, что это было нелегко – что ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы восстановиться после того, как он заново отделил их обеих от себя. И ещё он говорил, что сделал это из достаточно эгоистичных побуждений: хотя и Вечное, и Марикета были его частью с самого начала, он постоянно чувствовал в себе их присутствие. И просто не мог нормально существовать с обуревающими его человеческими эмоциями – с пылающим пламенем ярости и обиды Вечного и с тоской Марикеты.

А Марикета даже не могла понять, отчего тоскует. Вечное порой смотрела на неё с сочувствием, качала головой и отказывалась отвечать на вопросы – а Мари задавала их постоянно. Пожалуй, из них троих Мари чувствовала себя самой неполноценной, остро ощущая боль в сердце, будто потеряла что-то жизненно важное, будто бы оставила за спиной кого-то очень нужного, но никак не могла вспомнить, что с ней случилось, почему иногда ей бывает так плохо, и почему по ночам ей снится далёкий остров посреди лазурного моря, белоснежный песок, такой мелкий, что в нём утопают ноги, и небо, синее-синее, такого невероятного оттенка, как… Как… Как что-то ещё, что она так сильно любила.

А потом впервые на её памяти величественная и грустная сестра Ваану улыбнулась.

И Марикета оказалась в аэропорту Кеннеди.

★

– Марикета! Принцесса! Да ёбаный свет…

Мари хватает ртом воздух, закашливаясь от мерзкого и отвратительно привычного запаха нашатыря.

Кислород проникает в лёгкие, обжигая их болью, будто дыхание – что-то чужое и непривычное, словно кто-то насильно заставляет её грудную клетку наполняться воздухом, а ей это на самом деле не нужно.

У Джейка настолько ледяные руки, что, когда он обнимает Марикету, это приводит её в сознание быстрее, чем чёртов нашатырный спирт.

– Что случилось? – теперь-то даже собственный голос кажется чужим, потому что он на самом деле ей не принадлежит: всё это придумал Диего, это его богатое воображение, и должна ли она теперь удивляться, что он выпустил бестселлер – и как вообще можно об этом сейчас думать?

– Ты не просыпалась, – бормочет Джейк, и его голос становится той самой соломинкой, за которую утопающая в океане своей паники Марикета цепляется. – Я… Мне казалось, ты не дышала. Что произошло? Что тебе снилось?

И вот как теперь рассказать ему – и всем остальным – что с ней произошло? Как объяснить свою искусственную природу? То, что её создали для них, что она ненастоящая, что её отец – инопланетянин, и она пять лет провела в другом измерении?

– Я… – Нет, она точно не сможет произнести это вслух дважды. Только всем сразу, иначе тронется умом окончательно – впрочем, остальные точно решат, что это так и есть. – Который час? – невпопад спрашивает Мари.

Джейк бросает взгляд на часы на стене.

– Половина десятого, – отвечает он. – Принцесса…

– Я надеюсь, что все уже проснулись, – вздыхает Мари, осторожно выбираясь из его объятий, – это… Ты не мог бы… Я должна всем кое-что рассказать.

И больше ничего – она молча уходит в ванную, оставляя Джейка одного. Даже смотреть ему в глаза сейчас – мука. Пытка. Издевательство над собой и над ним.

Мари разрывает от желания забиться в угол и не говорить никому и ничего – и, чем чёрт не шутит, это была бы такая замечательная идея: снова соврать – ой, нет, недосказать, – пережить это как-то в одиночестве, и вдруг такая идиотская мысль в голове: а эта Меланте, когда всё узнала, как она рассказала друзьям? Вот с ней бы Мари сейчас побеседовала. Но та хотя бы нормальной жизнью жила, пока кристалл с Ла-Уэрты не подгадил, чёрт, отец, последствия твоего присутствия на этой планете продолжают мешать людям нормально существовать, хотя ты теперь далеко…

Может быть, сейчас Мари могла бы задать ему несколько вопросов. Или ещё лучше: у них могла бы быть долгая и тяжёлая беседа с Вечным. Если по всему выходит, что проблемы с памятью Марикета принесла с собой, что не вот это перемещение – твист, блин, с Меланте – стёр её воспоминания, что это на самом деле произошло ещё там, в родном мире Ваану… Почему всё-таки так получилось? И почему Вечное всё помнила? Она-то, уж конечно, была в курсе, поэтому и смотрела на свою молодую версию с такой печалью. Так почему не рассказала?

Сможет ли Мари когда-нибудь это узнать… теперь? Что, если портал сработает? И хочется ли ей на самом деле этого?

Чёрт побери, она не знает.

Когда Марикета, одевшись, выходит из ванной, все уже собрались. И это почти выбивает почву из-под ног – кажется, пока она только думала, что всё всем расскажет, прошли долгие часы, а на самом деле не больше двадцати минут, и она стоит перед ними, чувствуя себя неуютно в натянутой на мокрое тело вчерашней одежде, хотя это должно беспокоить меньше всего.

Она опирается спиной на закрытую дверь ванной, осматривая друзей и натыкаясь на настороженное непонимание в их взглядах. Все молчат, явно ждут, пока она откроет рот, а с чего начать-то? «Я собрала вас для того, чтобы…» Чтобы что? Да зачем она вообще это делает, надо не раззевать варежку и перевести всё в шутку, но… Но… Нет, не теперь.