– А ваш полк?

– А наш полк у Батурина через Сейм ночью переправился, и наткнулся на окружные склады. Пополнили мы боезапас по максимуму, топлива для машин, снарядов для пушек нагрузили сверх возможного – и двинулись поначалу на Конотоп. Да вовремя понял наш комполка, что тупик там – и обратно, к Сейму, повернул. И по лесам на восток двинулись… Полком, побатальонно, дисциплину удерживая из последних сил…. У нас ведь тоже всякого народу в строю имелось, и желающих войну закончить – не меньше, чем в иных частях, к тому времени начисто развалившихся… Но комполка наш оказался мужиком жёстким. Троих бегунков – родом они были из-под Чернигова – своей рукой застрелил перед строем. В Хижках – это уже на краю леса, у Сейма – прибился к нам какой-то генерал с адъютантом да ординарцем, что два чемодана волок за ними – так Лиховёртов своей властью содрал с того генерала петлицы со звёздами и разжаловал в рядовые. А чемоданы велел в Сейм выбросить… Так и прорвались. На одной воле к победе и упрямстве запредельном нашего майора…

– А потери?

Капитан вздохнул.

– Были потери, чего уж там… Начали мы отступление от Десны, имея в строю чуть поболее восьмиста штыков. А в Рыльске, уже после прорыва, посчитались – осталось нас триста тридцать шесть человек, командиров и красноармейцев… Дорого нам стал этот прорыв. Но всё ж прорвались… – Помолчав, продолжил: – Я к чему, Володя, это всё поминаю? К тому, что выход – он завсегда есть. Просто иногда его не видно с первого взгляда… Вот эти шестеро, что мы у ручья положили – его не увидели. В окружение ли попали, сами ли смалодушничали и оружие бросили – не важно. Важно, что сломалась у них вера в свой народ, в свою страну. И решили они, что ради спасения душонок своих жалких можно винтовки бросить, руки вверх поднять и на немецкую сторону, подобрав полы шинелей, живенько переметнуться. Лишь бы жизнь свою сберечь…. Не сберегли. И остальные, что переметнулись на сторону врага – они ведь мёртвые, хоть пока и ходят, говорят, жрут да пьют… Мёртвые. Потому что прокляли их – мы, те, кто выстоял. Матери и отцы наши, живые и мёртвые. Дети наши, девчонки, что на танцульки перед войной бегали… Мы, народ. Нет им прощения, и каждого найдёт кара. И этих шестерых не мы сегодня убили – мы просто приговор народа нашего привели в исполнение… – Савушкин, помолчав, глянул на звёзды, густо высыпавшие на ночном небе, и, вздохнув, бросил: – Всё, дрыхнуть! Завтра трудный день…

– Сегодня, Олег, нам заблудиться будет мудрено. Дорога одна. Ни съездов, ни развилок, ни перекрестков – до самой Битчи всё вниз и вниз. Никуда не сворачивая… Так что – по коням!

Утро наступило так же внезапно, как давеча пришла ночь. Только что вокруг было – хоть глаз выколи, ан глядь – из-за дальних хребтов едва забрезжило, вокруг посветлело, и не успели разведчики умыться – опп-ля, пожалуйте бриться, утро, как в песне поётся, красит нежным светом… Завтракали уже при ярком дневном солнце. Горы…

Старшина кивнул.

– Добре. Только шоб коробка сдюжила. Мне как-то корешок мой, Денис, рассказывал – он шофёром на лесозаготовках на Урале работал – спуск иной раз тяжелей, чем подъём. С передачи на нейтралку ни-ни! Понесёт – мявкнуть не успеешь, как под откос уйдёшь. А откосы тут – о-го-го! Ущелья такие – лететь минут пять будешь!

– Ну, раз ты в курсе – тебе и все карты в руки… – Обернувшись к остальным разведчикам, Савушкин добавил: – Спускаемся в немецкую зону, так что ушки на макушке… Тем более – форма на нас такая же, как на словаках, только повязки с пауком – всё различие. Посему – бдительность и осторожность! Оружие проверить!

Мда-а-а, угораздило ж их с этой формой Тодта… Хотя – кто ж знал? Когда этот дружок нашего барона документы нам выправлял – ни о каком словацком восстании никто и слыхом не слыхивал. Всё не предугадаешь…

– Лейтенант, отойдём!

Вдвоём с Котёночкиным, пока хлопцы грузились, они отошли к дороге.

– Так, Володя, в ближайшее время есть вероятность встречи с нашими формальными соплеменниками. А форма на нас – бывшей чехословацкой армии…. Как у взбунтовавшихся словаков. Ergo?

– Как тот Костенко сказал, мявкнуть не успеем… – проронил лейтенант.

– Так точно. Поэтому чуть что – прячемся в лесу. Но это не главное….

– А что главное? – С любопытством спросил Котёночкин.

– Нужен язык. Желательно офицер. В идеале – штабной. С картами. И разговорчивый…

Лейтенант покачал головой.

– Ну вы, товарищ капитан, мечтатель… Дайте попить, а то так есть охота, что аж переночевать негде…Где ж такого найти?

– Найти – найдём. Я вот думаю – как допрос вести? По жёсткому сценарию или поделикатней?

– Я думаю – по обстоятельствам. Но лучше помягче. Толку обычно больше…

Савушкин кивнул.

– Здраво. Но ежели поделикатней – придется ему жизнь пообещать.

Котёночкин насупился.

– Где ж мы её возьмём?

Капитан вздохнул.

– Придётся изыскать…

Лейтенант хотел было что-то возразить, но затем, зачем-то внимательно оглядев форму своего командира, произнёс:

– Но ведь его в плен могут взять и словацкие повстанцы, правильно?

Ещё не совсем понимая, куда клонит его заместитель, Савушкин кивнул:

– Правильно, могут.

– Ну вот! Пусть его повстанцы и схватят. Из лесу пешком вышедшие. Плохо говорящие по-немецки. В старой чехословацкой военной форме… И допрос учинят, жизнь пообещав, если словоохотливым будет. А потом – отпустят. И этот язык, к своим вернувшись – доложит по команде, что на маршруте следования его схватили злобные словаки. Допросили и отпустили, побоялись под удар возмездия попасть. И мы тут – никаким боком не причастны. Словацкие инсургенты всему виной…

Савушкин хлопнул себя по лбу.

– Вот я тупица! Молодец, лейтенант! – Обернувшись и про себя констатировав, что бойцы собрались и ждут только их – добавил: – Всё, по коням, хлопцы готовы…

Часа два спуск был спокойным – хотя Костенко время от времени и ругался сквозь зубы; но «хорьх» слушался его команд, дорога, хоть и малость подзапущенная – проблем не порождала, и Савушкин уже начинал было думать, что до Битчи удастся добраться без приключений – когда на исходе второго часа пути его слух уловил далеко впереди что-то весьма отдалённо похожее на металлический лязг.

– Олег, стоп! – Старшина тотчас остановил «хорьх». Капитан, напряженно вслушиваясь, поднял руку – экипаж затаился, замерев на своих местах. Минуту Савушкин молчал, слушая окружающий мир – после чего кивнул: – Есть. Костенко, вон, впереди, справа, метрах в тридцати, прогалина вглубь леса уходит. Видишь?

Водитель кивнул.

– Бачу.

– Туда. Живо!

Слишком далеко в лес углубиться не получилось – метрах в пятидесяти от съезда с просёлка поперек прогалины лежал ствол здоровенного старого бука, поваленного бурей года два-три назад – поэтому Савушкин приказал закидать «хорьх» ветками, причем так, чтобы с дороги не было видено ни единого блика от боков и стёкол автомобиля. Разведчики живо нарубили лещины и укрыли машину – после чего, вернувшись к дороге, заняли позицию в полутора десятках шагов от опушки.

Слух не подвёл Савушкина. Прошло всего четверть часа – как из-за поворота серпантина в виду позиции разведчиков показалась головная застава на трех «ганомагах», впереди которых задорно скакал по ухабам мотоцикл с коляской.

– Всем затаиться и не шевелиться! Дышать через раз! – скомандовал Савушкин своим – впрочем, больше для порядка: народ был опытный и жизнью битый. Разговоры их немцы не услышат за рёвом своей техники, а вот подозрительное шевеление в зарослях – могут и углядеть. И на всякий случай пальнуть по кустам, бывали, знаем…

Минуты через три показалась голова основной колонны немцев. Савушкин, вглядевшись в наползающую на них стальную змею, про себя присвистнул – ничего себе учебная дивизия! У нас так гвардейские танковые корпуса не комплектуют!

– Лейтенант, считаешь грузовики тентованные и бронетранспортеры, Костенко – танки и зенитки, если будут, Некрасов – противотанковые самоходки, Строганов – гаубицы, отдельно самоходные, отдельно буксируемые. – Вполголоса скомандовал капитан, и, достав блокнот с карандашом – расчертил лист на пять колонок.