Но может быть само крестьянство оттеснит пролетариат и займет его место?

Это невозможно. Весь исторический опыт протестует против этого предположения. Он показывает, что крестьянство совершенно неспособно к самостоятельной политической роли" (стр. 251).

Все это писалось не в 1929 и не в 1924, а в 1905 году. Похоже ли это на «игнорирование» крестьянства, хотел бы я знать? Где тут «перепрыгивание» через аграрный вопрос? Не пора ли, друзья, и честь знать?

Послушайте, как обстоит дело с этой самой «честью» у Сталина. По поводу моих нью-иоркских статей о февральской революции 1917 г., совпадающих во всем основном с женевскими статьями Ленина, теоретик партийной реакции пишет:

«Письма т. Троцкого „совсем не похожи“ на письма Ленина ни по духу, ни по выводам, ибо они отражают целиком и полностью анти-большевистский лозунг т. Троцкого: „без царя, а правительство рабочее“, лозунг, означающий революцию без крестьянства». (Речь на фракции ВЦСПС, 19 ноября 1924 г.).

Замечательно звучат эти слова об «анти-большевистском» лозунге (будто бы Троцкого): «без царя, а правительство рабочее». По Сталину большевистский лозунг должен бы гласить: «Без рабочего правительства, но с царем». О мнимом «лозунге» Троцкого у нас, однако, еще речь впереди. А теперь послушаем другого почти что властителя дум современности, может быть менее невежественного, но с теоретической совестью распрощавшегося окончательно: я говорю о Луначарском.

«Лев Давидович Троцкий в 1905 году склонялся к такой мысли, что пролетариат должен быть изолирован (!) и не должен поддерживать буржуазию, так как это был бы оппортунизм, но выполнить революцию одному пролетариату очень трудно, потому что в те времена пролетариата было 7-8% на все население, и с таким небольшим кадром не повоюешь. Тогда Лев Давидович решил, что пролетариат должен поддерживать в России перманентную революцию, т. е. бороться за возможно большие результаты, до тех пор, пока головешки от этого пожара не взорвут всего мирового порохового склада». («Власть Советов», N 7, 1927 «К характеристике октябрьской революции», А. Луначарский, стр. 10).

Пролетариат «должен быть изолирован», пока головешки не взорвут склада... Хорошо пишут иные наркомы, которые пока еще не «изолированы», несмотря на угрожающее состояние их собственной «головешки». Но не будем так уже строги к Луначарскому: всякий делает, что может. В конце концов его неряшливые нелепости не нелепее многих других.

Но как же, все-таки, по Троцкому, пролетариат «должен быть изолирован»? Приведем на этот счет одну цитату из моего памфлета о Струве (1906). Кстати Луначарский пел в свое время этому памфлету неумеренные хвалы. В то время – говорится в главе о Совете Депутатов – как партии буржуазии «оставались совершенно в стороне» от пробуждающихся масс,

«политическая жизнь концентрировалась вокруг рабочего Совета. Отношение обывательской массы к Совету было явно сочувственное, хотя и малосознательное. У него искали защиты все угнетенные и обиженные. Популярность Совета росла далеко за пределами города. Он получал „прошения“ от обиженных крестьян, через Совет проходили крестьянские резолюции, в Совет являлись депутации сельских обществ. Здесь, именно здесь концентрировалось внимание и сочувствие нации, подлинной, не фальсифицированной демократической нации». («Наша революция», стр. 199).

Таким образом во всех этих цитатах – их число можно бы удвоить, утроить и удесятерить – перманентная революция, изображена, как такая революция, которая сплачивает вокруг организованного в Советы пролетариата угнетенные массы деревни и города; как национальная революция, которая поднимает пролетариат к власти и тем самым открывает возможность перерастания демократической революции в социалистическую. Перманентная революция не есть изолированный скачок пролетариата, а есть перестройка всей нации под руководством пролетариата. Так я представлял себе и так я истолковывал перспективу перманентной революции, начиная с 1905 года.

И в отношении Парвуса[5], с которым мои взгляды на русскую революцию в 1905 г. тесно соприкасались, не доходя, однако, до тождества, Радек не прав, когда повторяет шаблонную фразу о «скачке» Парвуса от царского правительства к социал-демократическому. Радек в сущности сам себя опровергает, когда в другом месте статьи он мимоходом, но совершенно правильно указывает, в чем собственно мои взгляды на революцию отличались от взглядов Парвуса. Парвус не считал, что рабочее правительство в России имеет выход в сторону социалистической революции, т. е., что оно может перерасти в социалистическую диктатуру в процессе выполнения им задач демократии. Как показывает приводимая самим Радеком цитата 1905 года, Парвус ограничивал задачи рабочего правительства задачами демократии. Где же в таком случае скачок к социализму? Парвус и тогда уже имел в виду установление, в результате революционного переворота, рабочего режима «австралийского» образца. Сопоставление России с Австралией Парвус производил и после Октябрьской революции, когда он сам давно уже стоял на крайнем правом фланге социал-реформизма. Бухарин утверждал по этому поводу, будто Парвус «выдумал» Австралию задним числом, чтоб прикрыть свои старые грехи по части перманентной революции. Но это не так. Парвус и в 1905 г. видел в завоевании власти пролетариатом путь к демократии, а не к социализму, т. е. он отводил пролетариату только ту роль, какую он у нас действительно выполнял в первые 8-10 месяцев Октябрьской революции. В качестве дальнейшей перспективы Парвус и тогда уже указывал австралийскую демократию того времени, т. е. такой режим, когда рабочая партия управляет, но не господствует, проводя свои реформистские требования, лишь как дополнения к программе буржуазии. Ирония судьбы: основная тенденция правоцентристского блока 1923-1928 г. г. состояла именно в том, чтобы приблизить диктатуру пролетариата к рабочей демократии австралийского образца, т. е. к прогнозу Парвуса. Это станет особенно ясно, если напомнить, что русские мещанские «социалисты» 2-3 десятилетия тому назад сплошь изображали в русской печати Австралию, как рабоче-крестьянскую страну, которая, оградившись высокими пошлинами от внешнего мира, развивает «социалистическое» законодательство и таким путем строит социализм в отдельной стране. Радек поступил бы правильно, если бы выдвинул эту сторону дела, вместо того, чтобы повторять побасенки о моем фантастическом прыжке через демократию.

Отличие «перманентной» точки зрения от ленинской выражалось политически в противопоставлении лозунга диктатуры пролетариата, опирающегося на крестьянство, лозунгу демократической диктатуры пролетариата и крестьянства. Спор шел вовсе не о том, возможно ли перепрыгнуть через буржуазно-демократическую стадию, и нужен ли союз рабочих и крестьян, – спор шел о политической механике сотрудничества пролетариата и крестьянства в демократической революции.

Радек чересчур высокомерно, чтоб не сказать легкомысленно, говорит, что только люди, «не продумавшие сложности метода марксизма и ленинизма», могли выдвигать вопрос о партийно-политическом выражении демократической диктатуры, тогда как Ленин сводил будто бы весь вопрос к сотрудничеству двух классов во имя объективных исторических задач. Нет, это не так.

Если полностью отвлечься от субъективного фактора революции, от партий и их программ, в данном вопросе – от политической и организационной формы сотрудничества пролетариата и крестьянства, то исчезнут все разногласия, не только между мной и Лениным, которые отражали два оттенка революционного крыла, но, что гораздо хуже, исчезнут и разногласия между большевизмом и меньшевизмом, исчезнет, наконец, различие между русской революцией 1905 года и революциями 1848 и даже 1789 года, поскольку в отношении этой последней можно говорить о пролетариате. Все буржуазные революции были основаны на сотрудничестве угнетенных масс города и деревни. Это и придавало революциям в большей или меньшей степени национальный, т. е. общенародный характер.