Дед проработал у фермера три года, до 1919-го. К тому времени Российская империя была свергнута революцией 1917 года, Россия уже погружалась в пучину гражданской войны.

Дедушкины скупые рассказы подтверждаются современными документами. Вот что пишет «Журнал Московской Патриархии» о положении пленных Первой мировой войны в Германии и об отношении к ним:

«…Неготовность России к войне проявилась не только в катастрофическом недостатке вооружения, боеприпасов и обмундирования, но и в отсутствии налаженной статистики. В российской армии имела место чрезмерная засекреченность данных о потерях и плене. …С самого начала войны эта тема в русской печати была полузапретной, а уже к концу 1914 года стала строго подцензурной: любое упоминание о взятых в плен русских солдатах и офицерах строго вымарывалось. Секретный указ Московского градоначальника запрещал любые воззвания в защиту пленных, публичный сбор денег для них и прочее. …Единственной официальной структурой, которая занималась вопросами военнопленных, было Центральное справочное бюро при Российском Обществе Красного Креста (РОКК) в Петрограде. Но в отношении нижних чинов до конца 1915 года регистрация вообще не велась. …Лагеря военнопленных строго делились на офицерские и солдатские. В первых условия содержания были сносными и даже удовлетворительными: некоторые группы русских офицеров размещались в старинных замках и даже в зданиях бывших санаториев и пансионатов, как, например, в городе Аугустабаде. В солдатских лагерях ситуация была иной. Русский эмигрантский писатель Р.Б. Гуль, оказавшийся в Германии в 1919 году в положении беженца, в романе „Жизнь на фукса“ описал положение русских солдат, сидевших в первые годы плена в концентрационном лагере Дебериц под Берлином. За решеткой и колючей проволокой, которыми была обнесена „большая площадь земли с дощатыми бараками“, – писал Гуль, – стоял „лесок русских крестов тысяч в семь. Надписи на крестах были аккуратны. Обозначали унтер-офицера, ефрейтора, рядового. Все они умерли оттого, что питались брюквой и непосильно работали“. Очень показателен диалог, состоявшийся у автора с пленным русским солдатом: „Неужели ж, земляк, вам никто ничего так и не присылал из России – ни при царе, ни при Керенском?“ – „Как есть ничего. Ни одной соринки“. – „Да как же вы жили?“ – „Так в холуях у французов да англичан и жили, сапоги им чистили, дела за них справляли, а они за это в морду галетами швыряли… Дохли, как мухи, от немецкой собачины да от брюквы – вот и крутились…“ …А из России были запрещены к пересылке в лагеря воен нопленных даже сухари. …Сестры милосердия заявили о недостаточности питания военнопленных, чрезмерно жестоком обращении администрации лагерей с ними. Только к моменту начала инспекционных поездок в лагерях Германии санитарные условия стали „превосходными“, но до лета 1915 года практически ни в одном лагере не было бань. …Как правило, военнопленные размещались в землянках, деревянных или дощатых бараках без пола и почти без печей, иногда – из рифленого железа. В подавляющем большинстве лагерей отсутствовали отопление, освещение, вентиляция, часто – окна. Эпидемии, скудная еда приводили к высокой смертности, люди спали на прогнившей соломе, зараженной грибком, высока была скученность. Пленные ели отбросы, которые находили в мусорных ящика х, хлеб им выдавался негодного качества, с примесью всякого „снадобья“, включая деревянные опилки. Частыми были случаи смерти от голода. Ни в одном из лагерей принятые германским и австрийским командованием нормы продовольственного обеспечения не соблюдались. …В Чрезвычайной следственной комиссии сохранилось такое письмо, пришедшее из Германии: „Мы, русские военнопленные в Германии, со слезами молим нашу матушку родимую не забывать своих сынов, томящихся в неволе, терпящих в плену обиды и унижения, голод и издевательства. За тебя, ненаглядная, мы подвергаемся гонению, биению, у раскаленной печи стоянию, к столбу привязыванию, подвешиванию, на земле распинанию, собак травлению… Многих ты, родная, увидишь в лике исповедников, мучеников за тебя, погибших не честною смертью в поле, а в бусурманской земле, не пожелавших отречься от тебя. Твои сыны остались верными тебе, родная, до конца. Но ты их не забывай, поддержи их хлебом; не дай им погибнуть от голода, мать родная, дай нам силы дожить, увидеть, взглянуть на тебя, ненаглядная, Русь Святая! Просим с умилением тебя: помни своих сынов в неволе и в молитвах святых их помяни!“

…Кардинальные перемены в правовом и материальном положении военнопленных стали возможны только после октябрьского переворота.

…Восьмая статья мирного договора, подписанного в Бресте, также оговаривала отпуск всех военнопленных на родину. Несмотря на это решение, и в России и в Германии военнопленных до ноябрьской революции 1918 года в Германии удерживали на работах. …В том, почему из 15,5 миллионов россиян (данные на начало 1917 года), мобилизованных на фронты Первой мировой войны, более 4 миллионов (около 29 %) оказались в плену, историки-специалисты почти разобрались. Значительно меньшее внимание было уделено судьбам тех, кто вынес все тяготы военного пленения не только в Германии и Австро-Венгрии, но и в других странах.

Вопрос об их судьбах и судьбах интернированных после репатриации в Россию практически не исследован. Эта задача не стояла перед российскими и советскими государственными и общественными структурами. По большей части их имена забыты».

К этому с горечью могу добавить, что мой дедушка как раз из тех, кто в списках не значится.

По сведениям рейхсвера, в годы Первой мировой войны в Германии находилось 1 млн 312 тыс. пленных россиян.

А вот как сложилась дальнейшая судьба деда.

«Возвращались домой пешком». Как дед говорил, у властей был расчёт на гибель в пути пленных Первой мировой – ни один поезд бывших пленных не брал. Дед на себе нёс инструменты и маслобойку.

А многие из тех, кто выжил в плену, остались в Германии после освобождения. Дед шёл домой, к семье и детям, в свою Успенку.

Вернулся, а дом без хозяйки. И дочка не выбежала отца встретить… Умерли они от тифа в 1916 году. Остались сыновья-подростки – Вася и Коля. Ещё дед Михайло с бабушкой – Васю с Колей они сохранили.

Ребят кормить надо. А тут – продналог. Надо сдавать масло, яйцо, мясо. А «если нет – купи, выменяй, но отдай. Последнее отдай». И по всей округе банды орудуют: «зелёные», «маслаковцы» – лошадей уводят, поля поджигают, подбивают крестьян против советской власти. Комиссары с мобилизацией наезжают. Белые мстят за лояльность к красным. И такая вот круговерть.

Деду Василию было лет тридцать восемь – тридцать девять (это было году в 23–24-м), когда узнал, что осталась в соседнем селе «невеста» без мужа. Первого мужа Полины, Пелагеи Пантелеевны, в девичестве Калашниковой, – Даньку Ярового – в гражданскую войну беляки загоняли на льду лошадьми, до смерти застегали плетьми: «не связывайся с красными».

«Невесте» было тогда лет двадцать восемь. И семья «невесты» – Калашниковы – была известна на всю округу. Как известен был герой поэмы Михаила Юрьевича Лермонтова «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» Степан Калашников. Глава семейства Калашников Пантелей Михайлович, мой прадед, был человеком почитаемым среди односельчан.

Если обратиться к сетевым источникам информации, можно прочитать, что «…фамилия Калашников представляет собой замечательный памятник славянской письменности и культуры. …восходит к профессиональному наименованию Калачник, так в старину называли людей, которые пекли или продавали калачи. Позднее прозвище Калачник стало употребляться и по отношению к пекарю разных мучных изделий».

Во второй половине XIX века крестьяне из малоземельных районов России массово переселялись на юг, в Астраханскую губернию, где, по определению историков, «крепостничество российского типа было ничтожным», так как царское правительство было заинтересовано в освоении и заселении этой обширной приграничной территории.