– Потому! Ты ещё стажёр. Ты не знаешь оперативной обстановки. Ещё не умеешь применять оружие. Пользоваться – да, умеешь, без этого тебя не приняли бы на работу. А вот правильно применить не сможешь. Ты же не сможешь выстрелить в человека? Не в мишень, а в человека? Нет, не сможешь! Пока тебе этого не дано. И вообще, Серёга, ты странный парень! Ведёшь себя как расшифрованный шпион. – Понемногу запал у Саши погас. Его голос утих, глаза погасли, став обычными. Саша поморгал, прищурился и принял нормальный вид. Сергей состроил подобие улыбки, но у него ничего не получилось. Вышло как-то криво и нелепо. Он стиснул зубы и нахмурился. Москалёв, заметив попытки Сергея улыбнуться, громко фыркнул.

– Да ты не злись, не злись на меня! Я ведь правду говорю. Я всем говорю правду в глаза!

Москвин засмеялся, и он смеялся от души, искренне, забыв, что только что хмурился. Москалёв с удивлением посмотрел на него.

– Тебя ещё не били? – спросил Москвин, загоняя улыбку глубоко внутрь. Нельзя обижать Сашу. Он был единственным человеком в отделе, который заговорил первым. Может, он заставил себя заговорить, несмотря на общий настрой в коллективе.

– Нет, не били, – сердито буркнул Москалёв и покраснел, – но пытались. А я дал сдачи. За мной не заржавеет. А тебя, что, ещё не уволили? А ведь хотели! Говорили, что ты абсолютно бесполезный элемент.

– Как видишь, нет, – развёл руками Москвин. – Получается, что я – элемент чрезвычайно полезный. Только показатели придётся подтянуть. Товарищ Петров приказал.

– А-а, да какие там показатели! – вспыхнул Москалёв. – У меня три месяца глухо, как в бункере у Гитлера. Ни показателей, ни агентов, ни премий. Сижу, как кот в мешке. Мяукаю. А чего ты Германа Викторовича товарищем Петровым обзываешь? Если он узнает, по шее схлопочешь.

– Разве у вас так не принято? Я думал, что у вас нет имён, одни фамилии и товарищи. – Москвин удивлённо поднял брови. Табачный дым выедал внутренности. Москалёв непрерывно курил. Саша давился дымом, натужно кашлял, но, бросив одну сигарету в пепельницу, тут же тянулся за другой.

– Да-а, это всё товарищ Басов. – Саша взмахнул рукой с сигаретой «Космос», густо осыпав пеплом рукав пиджака Сергея. Бросился стряхивать, но лишь размазал по ткани серые полосы. – Наш Басов из старых коммунистов. Живёт прошлым. У него всё как при Сталине. Хотя, я думаю, Сталина он уже не застал, но очень его уважает. Хочет, чтобы мы служили, как тогда. А мы уже другие! И время другое! Мы не можем, как при Сталине, понял? Страна у нас другая!

– Да, да, понял, – совсем приуныл Москвин.

Жить в отрыве от коллектива трудно. Оказывается, всё здесь устроено не так, как хочет представить товарищ Басов. И как представлял себе Москвин. Они другие. Они не хотят брать на себя лишнее. А вдруг всё не так, как хочет представить третья сторона?

– Он же всех в отделе товарищами называет, а Петров злится. В стране перестройка началась, повеяли лихие ветры перемен, мы все живём в ожидании бури, а тут на горизонте товарищи нарисовались. Умереть – не встать! Скоро таких, как товарищ Басов, на фонарях будут вешать! Пачками.

– А как же поручения, разработки, операции? – пробубнил Сергей.

– А-а, да с этим-то всё в порядке, – присвистнул сквозь зубы Москалёв, – поручения и разработки утверждает Герман Викторович, а Басов постоянно у него трётся. Всё подписывает, утверждает, согласовывает. Он без разрешения руководства шагу не сделает. Старик боится ответственности. Он сильно напуган.

Сергей передёрнулся, вспомнив угрюмое лицо Басова. На запуганного старика он совсем не похож. Путает что-то Москалёв, перекурил, видать.

– Чем же он так напуган? По его виду не скажешь, что он трусоват.

Москалёв презрительно фыркнул. Недаром опера не любят новичков. Они пока до сути дойдут, семь потов сведут у коллег по службе. Ничего не понимают. Ничегошеньки. А как начнут говорить, только уши подставляй. Такие речи заводят, что страшно с ними в одном помещении находиться.

– Басов на службе больше сорока лет. Ему было чего бояться. А пугали его по-настоящему. Мы тебя тоже хотели напугать, да ты какой-то совсем торкнутый. Ну и не стали. Понадеялись на Басова. А дед перестарался.

Сергей нервно щёлкнул пальцами. Неужели всё так сложно? Казалось бы, пришёл человек на службу, дайте ему привыкнуть, научите азам, дайте практику, а потом спрашивайте. Так нет же, развели тут целую школу выживания. Как на зоне. Не опера, а тюремщики!

– Я не торкнутый! А товарищ Басов – настоящий коммунист! Я выйду на десять минут. От дыма глаза режет.

– Иди, сосунок, иди! Дыма он, видите ли, боится!

Сергей слышал за спиной недовольное ворчание Москалёва. Среди нелицеприятных высказываний «сосунок» было самым нежным, остальные находились за гранью понимания. Москвин бегом спустился по лестнице. Горб земли сочного зеленого цвета ярким пятном торчал среди серых домов. Старое бомбоубежище поросло густой травой, несмотря на майские холода. Сергей устало присел на лужайку. Придётся начать всё сначала. Сколько их было, этих начал? И сколько ещё будет? Ничего страшного. Очередное начало станет сто первым из тысячи запланированных.

Рядом завизжали тормоза. Во двор на всех парах влетели новенькие «Жигули». Сергей незаметно переместился в тень. Если оперативники увидят его, сидящего на корточках возле бомбоубежища, засмеют. Сергей видел, как парни выгружают вещдоки, как несут рации, поправляют кобуры и ремни. Кто-то проверил наличие патронов, кто-то передёрнул затвор. Всё скрежетало, лязгало, бренчало. Сергей понял, почему отдел находится на отшибе. Здесь тихо и малолюдно, в район старого бомбоубежища никто не забредает. Сюда могут спокойно приходить по вызову доверенные лица и агенты, свидетели и подозреваемые. Здесь их никто не увидит. Секретное место! Тайное.

Сергей сходил в приёмную и полюбезничал с Наташей; в ходе беседы выяснил, что у товарища Басова есть имя. Обычное, простое, но добротное. Геннадий Трофимович Басов, тридцатого года рождения. Всё-таки застал старик Сталина. Как же без него? Басов пришёл на службу в восемнадцать лет, а это сорок восьмой год. Получается, целых пять лет Басов ходил на службу под зорким взглядом любимца всех времён и народов. Почти в пятьдесят лет сам напросился на Афганскую войну, но воевал недолго, до первой контузии. Несмотря на без малого сорок лет беспорочной службы, товарищ Басов умудрился дослужиться только до капитана. Балагур и весельчак с невыветриваемым запахом стойкого перегара Саша Москалёв уже в майорах ходит, а Басов, годящийся ему в отцы, майором никогда не станет. Это написано на его багровом лице. Кажется, Геннадий Трофимович знает об этом, но не сильно огорчается. У него другие ценности в этой жизни.

После беседы с начальником отдела Москвин поменял отношение к сослуживцу. Уважение ушло, вместо него осталась слегка высокомерная снисходительность. То есть снисходительность в чистом виде, но прикрытая маской подобострастия. Сергей по-прежнему ходил по адресам, но к Николаю Гречину Басов его больше не посылал. Понемногу Сергей забыл о Владе Карецком. Смешные слова о могиле с прилетающим каждый день голубем стёрлись из памяти.

Зато Герман Викторович Петров не забыл о напутственной беседе. Сергея Москвина перевели на венерические заболевания. В Уголовном кодексе страны 115-я статья была не на последнем месте. Показатели по этой статье делались легко и непринуждённо. Сто пятнадцатая считалась самой легкомысленной и удобной. На ней можно было жилы не рвать, нервы и патроны не тратить, зато производственные показатели выстраивались ровными рядами сами собой. Геннадий Трофимович давал начинающему оперативнику Москвину адреса квартир, которые необходимо было проверить. В них скрывались лица, заболевшие сифилисом и гонореей. Они не просто скрывались, они продолжали преступную деятельность, то есть сознательно и с умыслом вступая в открытые половые отношения, эти люди стремились заразить как можно больше народу. Это было чем-то вроде спорта: мол, я заболел, но теперь я не один. Нас уже трое, четверо, пятеро. Двадцать пять. Пятьдесят. Пусть вся планета переболеет этой заразой, лишь бы не я один стал изгоем.