© Кузенков В.П., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Деревня с красивым названием Липовка затерялась в одном из степных районов Пензенской области. Она самая обыкновенная, такая же, как тысячи других российских деревень, когда-то основанных русскими людьми. Когда это произошло, я, к сожалению, не знаю, как не знаю всех моих предков по линии отца, родившегося в Липовке.

К моему стыду, я не знаю и предков моей мамы, корни которой из Рязанской и Московской областей. Но мне почему-то хочется написать о Липовке, хотя и не знаю, откуда появилось такое желание. Может, из-за того, что я, как и мои дети, ношу фамилию тех далёких предков. Надеюсь, что она будет и у моих внуков…

Липовка – деревня, где прошло моё детство. Каждое лето я вместе с моей бабушкой, родившейся в Липовке в 1907 году, приезжал туда на всё лето. Я босиком бегал по деревенским улицам и тропинкам, купался и ловил рыбу в реке Сюверне, в тех местах, где рос мой отец, которого уже нет на этом свете. Как нет моих дедушек и бабушек, живших в Липовке. Но всё равно они живут в моей памяти и сейчас. Я вижу их как наяву.

А в деревню тянет, она зовёт. В последний раз удалось побывать там несколько лет назад вместе с отцом. Мы приехали, увидели Липовку, точнее, то, что от неё осталось, и сердце облилось кровью. Нет деревни. Удалось уничтожить деревню Липовку, мою маленькую родину. И хотя на свет я появился в Подмосковье, но никому и никогда не поверю, что моей земли нет там, в Пензенской области. Там, где на деревенском кладбище, на крутом берегу Сюверни, лежат кости моих родных. Я до конца своей жизни буду стараться туда приезжать снова и снова и привозить своих детей. Думаю, они не откажутся.

А тогда, в детстве…

Я маленький, родители молодые, да и моя бабушка Марфа ещё не старая, что-то около шестидесяти лет. Я счастлив. «В деревню! В деревню!» – стучит колёсами поезд, в котором мы отправляемся ночью из Москвы с Павелецкого вокзала.

Я не могу заснуть, лежу на второй полке плацкартного вагона и смотрю в окно. Станции, станции. Гудки паровозов…

– Спи, мошенник! Вырастешь, некогда и поспать будет, – накрывает меня одеялом бабушка.

– Баб, а Тамалу, станцию нашу, не проспим?

– Не волнуйся! – улыбнулась она.

– Ага, не волнуйся! Там же поезд всего минуту стоит!

– Я разбужу. Спи!

Я всё равно решаю не спать. Буду держаться. Но в вагоне тепло и сумеречно, впереди меня ждёт деревенская жизнь на все мои школьные каникулы. Вспомнились прошлогодние: деревня, река, дома, люди, овраги и вишнёвые сады…

– Внучок, вставай! Скоро Тамала. Проводница просила нас выйти в тамбур вагона.

Один миг, и я проснулся. Как же так, вроде не так давно чуть прикрыл глаза – и на тебе, приехали! Обидно!

Слетаю с полки, одеваюсь. Берём в руки наши сумки, набитые подарками для родных. Из подарков в основном еда: селёдка, колбаса, конфеты. А для деда Платона бабушка везёт и бутылку хорошей московской водки. Он нас встречает, и его нужно уважить. Он мне по крови вовсе и не дед, но женат на бабушкиной сестре, и я зову его дедом. Мы живём у них всё лето.

Дед Платон для меня самый родной. Всегда небритый, одет в старый потёртый пиджак, на голове фуражка-копеечка, на ногах неизменные кирзовые сапоги. Курит скрученную из газеты «козью ножку». Затягивается, и я слышу, как слегка потрескивают кусочки табака-самосада. Иногда даже искры летят.

Дед Платон – деревенский конюх, вся его жизнь связана с лошадьми. На конюшне есть ещё один конюх – дед Фёдор. Он родной брат моего прямого деда Семёна, мужа бабы Марфы. Но я Семёна никогда не видел. В 1941 году он ушёл на войну и в деревню не вернулся. Он не погиб, нет. Под Смоленском попал в плен. Когда на поезде везли в Германию, Семён оторвал доски в полу вагона и прыгнул на рельсы, а за ним ещё пятеро пленных. Немец, стоявший на площадке в конце состава, расстрелял их из пулемёта. Все погибли, кроме деда… Он очутился в Белоруссии, жил там у кого-то из местных, шил сапоги. Потом попал в партизанский отряд. В конце войны у него родился ребёнок, говорили, от поварихи… Бабушка Марфа о нём никогда не вспоминала, но отец мой часто говорил, что после войны он и бабушка даже ездили к нему. Сейчас дети деда Семёна живут где-то на севере России. Жаль, что я его так и не узнал. Я прекрасно понимаю, что не будь его, не было бы и меня. А бабушка из-за деда старалась не знаться и с его братом, Фёдором. Бог им судья…

– Станция Тамала! Поезд стоит минуту. Прошу пассажиров поторопиться! – кричит проводница, открывая дверь вагона.

Мы спешим. Секунда – и я на платформе, спрыгивает и бабушка. Ночь, вокзал, холодно. Я смотрю по сторонам – нас не встречают. Поезд тем временем стучит колёсами и уезжает. Дальше, дальше…

Привокзальная площадь освещена одним-единственным фонарём. К тому же лампочка очень тусклая. Вижу, как по площади бежит огромная крыса. Мы стоим, не зная, что делать. До Липовки двадцать с лишним километров.

– Хорошо, что дождя нет, – говорит бабушка, глядя на часы. – Может, утром машину попутную удастся найти. Грейдер должен быть сухой, проезжий.

Это сейчас асфальт, а тогда лошадь по брюхо в чернозём проваливалась. Грязища после дождя была такая, что не пройти и не проехать.

Мы берём вещи и идём к вокзалу, где собираемся ночевать.

– Марфа, здравствуй! – из темноты выходит дед Платон. – Малость задержался. Извините.

Я бегу к нему, и он подхватывает меня на руки. Дед жилистый и сильный. От него пахнет лошадьми и табаком.

– Пошли! – говорит он и пожимает бабушкину руку.

Несёт меня до телеги, где я прыгаю в пахучую траву. Нет, трава не степная, просто плети гороха, специально сорванные заботливой рукой деда.

– Чтобы мягко ехалось, – смеётся он.

До Липовки далеко, пока доберёмся, я гороховых стручков поклюю.

– Поешь. Как ты, внучок, подрос за зиму. – Он треплет мои волосы огрубевшей ладонью. – Ждут там, в деревне, тебя. Твои дружки к рыбалке готовятся. Но, милая! – кричит он и хлопает лошадь вожжами. Она дёргается и трогает телегу. Мы едем.

Я смотрю в темноту. И опять перед глазами речка Сюверня, дом деда Платона, разрушенная церковь на краю Липовки, в которой мы с ребятами часто лазили на колокольню за голубями. Так после войны, в голодные годы, лазил и мой отец. Они тогда ловили и голубей в церкви, и воробьёв в соломенных крышах изб, и ракушек-беззубок на реке. Мясо ракушек ели так же, как и мясо птиц. Только после ракушек их лица становились жёлтыми, как у китайцев. Однажды отец даже упал с колокольни. Летел вниз головой с мешком пойманных голубей в руках. Ударился о балку и перевернулся в воздухе, что его и спасло. Остался живой, только ногу подвернул. Бабка-костоправка из соседней деревни так хорошо её вправила, что в его жизни это осталось только в памяти…

Я засыпаю в телеге. Взрослые разговаривают между собой. А я не слышу, сплю.

– Но! Давай!

Вздрагиваю от голоса деда Платона и открываю глаза. Рассвело. Лошадь свернула с дороги к деревне. Видны посадки берёз и клёнов у церкви. Они посажены одними людьми по приказу других: «Будут снеготаяние задерживать, урожаю лучше!» А деревенские считают, что от посадок климат поменялся и урожаю только хуже. Я деревенским верю.

Смотрю на дома у реки. Это кусок Липовки со своим местным названием – Черводыровка. Есть Серединка – туда мы и едем. Третья часть – Кузята.

Дом деда Платона сложен из дикого камня – ракушечника, обмазан глиной вперемешку с коровьим навозом. Я в прошлом году помогал мешать. После того как дом обмазали, побелили. Крышу покрыли соломой. Нищета. Денег на шифер нет, не говоря уже о железе.