Сведения, что Император Николай II был лишён свободы на станции Дно, находят подтверждения в высказываниях и воспоминаниях участников тех событий. С.П. Белецкий в телефонном разговоре с генералом А.И. Спиридовичем 1 марта «тоном убитого, совершенно расстроенного человека», сообщил: «Бедный Государь. Отречение уже только дело времени. Поезд Государя уже задержан»[161]. Княгиня О.В. Палей писала 1 марта: «Государь не приехал! На полпути из Могилёва в Царское революционеры во главе с Бубликовым остановили царский поезд и направили его в Псков»[162]. В.В. Шульгин уже после событий рассказывал, что «опасался, что Государь может быть убит. И ехал на станцию Дно с целью “создать щит”, чтобы убийства не произошло»[163].
Но самым выразительным доказательством является распоряжение М.В. Родзянко, данное им Ю.В. Ломоносову после своего отказа ехать на станцию Дно: «Императорский поезд назначьте, и пусть он идёт со всеми формальностями, присвоенными Императорским поездам»[164]. Если Родзянко давал разрешение на отправление литерного поезда, да ещё указывал на соблюдение необходимых формальностей, значит, именно от него зависело, двинется царский поезд дальше или нет.
Между тем на сторону мятежников стали переходить представители Династии. 1 марта в Таврический дворец прибыл Великий Князь Кирилл Владимирович в сопровождении роты Гвардейского Экипажа и заявил М.В. Родзянко, что предоставляет себя и вверенный ему Экипаж в распоряжение Государственной думы. Генерал В.А. Половцов отмечал, что «появление Великого Князя под красным флагом в Государственной Думе было понято как отказ Императорской Фамилии от борьбы за свои прерогативы и как признание факта революции»[165].
Императорский поезд прибыл в Псков гораздо позже, чем его там ожидали: 19 ч. 30 м. вместо 16–17 ч. Единственным объяснением столь долгой задержки могли быть события на станциях Бологое и Дно. Сохранилась запись странных переговоров, которые вели неустановленные лица Ставки со штабом Северного фронта. Один из офицеров запросил штаб Северного фронта, когда там собираются отправить литерные поезда на Псков. Ответ: «Распоряжение с поезда последовало задержать его. До какого времени, неизвестно». Этот разговор является очередным подтверждением того, что движение Императорскими поездами осуществлялось уже не Государем, а некими посторонними лицами.
По воспоминаниям А.А. Мордвинова, платформа псковского вокзала «была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства, всегда задолго и в большом числе собиравшегося для встречи Государя, на ней не было»[166]. Начальник штаба Северного фронта генерал Ю.Н. Данилов отмечал, что «ко времени подхода Царского поезда вокзал был оцеплен, и в его помещения никого не пускали. На платформе было поэтому безлюдно. Почётный караул выставлен не был»[167]. Представитель Всероссийского земского союза князь С.Е. Трубецкой, который поздно вечером 1 марта прибыл на псковский вокзал для встречи с Государем, отмечал, что «вокзал был как-то особенно мрачен. Полиция и часовые фильтровали публику. Полиции было очень мало… “Где поезд Государя Императора?” – решительно спросил я какого-то дежурного офицера, который указал мне путь, но предупредил, что для того чтобы проникнуть в самый поезд, требуется особое разрешение. Я пошел к поезду. Стоянка царского поезда на занесенных снегом неприглядных запасных путях производила гнетущее впечатление. Не знаю почему – этот охраняемый часовыми поезд казался не царской резиденцией с выставленным караулом, а наводил неясную мысль об аресте»[168]. Об этом же свидетельствует поведение губернатора Пскова Б.Д. Кошкарова, отказавшегося вечером 1 марта идти встречать Государя[169].
После того как поезд Государя поставили на запасной путь, к нему неспешно направился главнокомандующий армиями Северного фронта (главкосев) генерал Н.В. Рузский в сопровождении начальника штаба фронта генерала Ю.Н. Данилова[170]. Согласно общепринятому мнению, Император Николай II в период с вечера 1 марта до ночи 3 марта трижды соглашался на подписание трёх разных манифестов: даровании Ответственного министерства, отречении в пользу Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и отречении в пользу Великого Князя Михаила Александровича. Говоря об этом, следует помнить, что Государь был твёрдым противником каких-либо политических преобразований до окончания войны. Это твёрдое убеждение он высказывал и накануне отъезда из Могилёва в Царское Село. Тем более никто никогда не слышал от Государя даже гипотетических рассуждений о возможности оставления престола. Поэтому та лёгкость и быстрота, с которыми Царь вдруг «согласился» на столь судьбоносные решения, не могут не вызывать недоумение. Нельзя не отметить, что все документы, связанные с так называемым «отречением», не носят никаких признаков ознакомления с ними Императора Николая II. Телеграммы и ленты переговоров по прямому проводу имеют комментарии, резолюции, пометы генералов М.В. Алексеева, Н.В. Рузского, A.C. Лукомского, Ю.Н. Данилова, даже офицеров и служащих Ставки и фронтов, но нет ни одной пометы, ни одного автографа Государя! Исключение составляет только так называемый «манифест» об отречении, который якобы был Им подписан.
К вечеру 1 марта в результате закулисных переговоров М.В. Алексеева с М.В. Родзянко в текст телеграммы «об Ответственном министерстве» было внесено требование о создании думского кабинета во главе с последним. Около 18 ч. генерал Алексеев и находившийся в Ставке Великий Князь Сергей Михайлович передали генералу Н.В. Рузскому распоряжение «доложить Его Величеству о безусловной необходимости принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева Его Величеству». Полная поддержка инициативы М.В. Алексеева поступила из Тифлиса и от Великого Князя Николая Николаевича. Встретившись с Государем в вагоне поезда, Рузский сразу начал настаивать на немедленном даровании Ответственного министерства[171]. Но Николай II согласился лишь поручить М.В. Родзянко «ради спасения Родины и счастья народа» составить новое министерство, но «министр иностранных дел, военный и морской будут назначаться Мной»[172]. По существу, речь шла о новом составе Совета министров с М.В. Родзянко во главе, полностью зависящего от Высочайшей воли.
Однако Н.В. Рузский не дал В.Н. Воейкову отправить эту телеграмму, а в жёсткой форме потребовал её себе якобы для того, чтобы лично передать по телеграфу М.В. Родзянко. Но вместо телеграммы Рузский передал ему проект манифеста, изложенный в телеграмме М.В. Алексеева. То есть никакой другой телеграммы, кроме той, в которой Родзянко поручалось возглавить правительство, ответственное перед Монархом, Император Николай II не передавал.
В 1918 г., незадолго до своей мучительной смерти, Н.В. Рузский подробно рассказывал, как Император Николай II «возражал спокойно, хладнокровно и с чувством глубокого убеждения». Государь заявил, «что он для себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает себя не в праве передать всё дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред Родине, а завтра умоют руки, “подав с кабинетом в отставку”. “Я ответственен перед Богом и Россией за всё, что случится и случилось”, – сказал Государь. – “Будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным Советом – безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность”». Н.В. Рузский «возражал, спорил, доказывал» и, по его словам, «после полутора часов получил от Государя» его соизволение поручить Родзянко сформировать Ответственный кабинет[173].
Остаётся непонятным, почему Царь вдруг изменил своим убеждениям и согласился на Ответственное министерство? Ни телеграмма Алексеева, ни доводы Рузского не могут быть признаны убедительными в качестве объяснения. Анализ источников приводит нас к выводу, что это решение принималось от имени Государя, но не самим Государем. Около 4 ч. утра 2 марта 1917 г. Н.В. Рузский по телеграфу сообщил М.В. Родзянко о «согласии» Государя. При этом главкосев заметил: «Если желание Его Величества найдёт в вас отклик, то спроектирован манифест, который я сейчас же передам вам. Манифест этот мог бы быть объявлен сегодня 2 марта с пометкой “Псков”»[174]. Таким образом, будет ли манифест «распубликован» или нет, зависело исключительно от воли Родзянко, а воля Государя при этом совершенно не учитывалась. В связи с этим странной представляется телеграмма, посланная в Ставку генералу Алексееву от имени Государя: «Из ПТК лит. 2 марта 1917. Наштаверху. Можно объявить представленный манифест, пометив его Псковом. 1223/Б. Николай»[175]. Телеграмма эта была послана в 5 ч. 25 м. Нетрудно догадаться, что последняя фраза почти дословно заимствована из переговоров Рузского с Родзянко: «Манифест этот мог бы быть объявлен сегодня 2 марта с пометкой “Псков”». Только эта фраза была сказана за 2 часа до «телеграммы Николая II»!
