– Боялся. Я не знал, как это будет.

– А Вам надо все знать наперед? Чтобы шлем надеть? Вы не любите спонтанность?

– Ну почему же. Но я не люблю на рыбалке вместо карпа увидеть в воде крокодила. Я люблю игру. В бисер. Но правила устанавливаю я сам.

– А у Вас острый язык.

– Есть немного. Вы не обиделись?

– Нет. Я ценю интересное сравнение. А чем Вам нравится Калигула?

– Я не могу сказать, что он мне как-то особенно нравится. Это трагедия. МакДауэлл его прекрасно сыграл – виден живой человек сквозь маску кровавого тирана и маньяка.

– Трагедия? Как интересно. Это была трагедия римского народа. При чем тут Калигула? Для него это был праздник.

– Нет. Народ имеет таких правителей, каких заслуживает. Так ему и надо. Это трагедия абсолютной власти, вседозволенности, трагедия достижения предела желаний.

– Я никогда об этом так не думала. Вы думаете, у желаний есть предел?

– У всего есть предел. Я не верю в бесконечность.

– Наверно, Вы правы. Дефицит желаний – ужасная вещь.

– У Вас нет желаний? Никаких? Я не поверю.

– Вот смотрите: дети любят конфеты, потом они вырастают – не едят же они конфеты три раза в день. Все приедается.

– Да, но тогда на сцену выходит экзотическая кухня.

– Но количество рецептов конечно.

– Вы любите готовить?

– Любила. Даже простой борщ для любимого человека – поэма.

– Вы что-то говорили о разбитой жизни. Не хотите рассказать? Пока я не разбил чашку.

– Почему бы и нет. История моя банальна: двадцать лет брака, вылившиеся в полное равнодушие. Осталось только соблюдение приличий. Желания умерли сами собой. Для женщины хуже этого ничего нет. Отсюда любовники. Некоторое разнообразие. Потом однообразие.

– А можно про смерть желаний поподробней.

– Не знаю даже, как Вам объяснить. Я еще вызываю у мужчин желание, хотя мне осталось недолго. Но меня это как-то все меньше радует. Не возбуждают меня их дурацкие желания – одинаковые у всех. Как-то наш интеллектуальный разговор перешел в откровенный – Вы не пугайтесь, Миша, – так мало людей, с которыми хочется поговорить.

– А что Вас возбуждает? Извините. Можете не говорить.

– Не к чему извиняться – это я Вас вызвала на разговор. Вы же думали: Ну что она от меня хочет. Думали?

– Думал.

– И что надумали? Что я хочу уложить Вас в постель?

– Если бы это было Вашей целью – уже давно попытались бы. Хотя, может быть, Вы любите помедленнее. Сам процесс передвижения в спальню. Хочу Вам напомнить, что у меня Белка.

– Я помню, Миша. Обещаю, что не буду «тащить» Вас в постель.

– Тогда что? Я не верю, что мы здесь для простого чаепития.

– Вы проницательны. Хотя с Вами интересно и просто поговорить.

– А что входит в «не просто»?

– Вот знаете, французы – известные гурманы. Я как-то видела гастрономическую передачу, так там был салат – из анютиных глазок.

– И где же… глазки?

– Я хочу, чтобы Вы на меня посмотрели. Согласны? Хотите?

– Да я и так… уже…

– Нет. Не так, – Анна Сергеевна взяла в руки пульт, переключила телевизор на медиаплеер, поискала нужный файл, нажала «плей», – я подержу Вас за запястье, хорошо, Миша?

– Хо… ро…

На LCD-экране телевизора возникло дергающееся изображение – камеру навели на двуспальную кровать и закрепили на штативе. В центре кровати лежала женщина, одетая в черные чулки и красные туфли, на глазах у нее была черная бархатная повязка, больше ничего не было. Руки ее были подняты и заложены за голову, груди смотрели в потолок, колени согнуты и сдвинуты, она ими неспешно двигала в ритме старинных часов. Михаил быстро повернулся налево – Анна Сергеевна смотрела прямо на него, пальцы ее правой руки лежали на вене его левого запястья. Пульс его забился в ритме африканских барабанов. Господи, хоть бы зиппер выдержал. Он вернул взгляд к телевизору. Слева к изголовью кровати подошел мужчина, он был одет в брюки и рубашку, в руке у него была роза на длинном стебле. Он склонился к женщине, провел бутоном по ее губам, по шее, между грудями и по соскам. Потом положил розу женщине на живот и взялся руками за ее колени; она немного посопротивлялась, но позволила раздвинуть себе ноги. Михаил судорожно глотнул. Мужчина взял розу и повел ею по животу вниз, дошел до черного треугольника волос, медленно вернул бутон розы наверх и проделал это несколько раз. Женщина задышала глубже, она уже не сдвигала ноги, поднимала живот навстречу цветку. Тогда мужчина повернул стебель и коснулся шипом коричневого соска – женщина вздрогнула. Теперь по ее коже бродили шипы, она дергалась и непроизвольно выгибала спину. Когда шип добрался до вершины треугольника, она заметно напряглась, потом бедра ее резко поднялись, она опустила руки, отбросила розу, сжала ноги, перевернулась на бок и свернулась калачиком, спрятав ладони между бедер. Мужчина вернулся к камере, экран погас. Михаил забрал свою руку, повернулся – Анна Сергеевна пристально вглядывалась ему в глаза.

– И в чем для Вас кайф? Сейчас? Вы эксгибиционистка? Или Вам уже мало розы – нужны шипы?

– В Вашем пульсе, Миша. Я так никогда раньше не делала, это был эксперимент. Я получила огромное удовольствие, спасибо. Выпейте чаю.

– Мне нужно покурить.

– Конечно. Вы не сердитесь?

– Нет. Я сам люблю эксперименты. Только хочу понимать их механизм.

– Спрашивайте.

– Что Вас так возбудило?

– Ваша реакция, прежде всего.

– А еще?

– Момент переступления порога – внутри себя. На это ведь еще надо было решиться. Я ведь Вас почти не знаю.

– Да, это как с парашютом прыгнуть.

– Никогда не пробовала, но, наверное, похоже.

– Шаг к свободе. К жизни. Или смерти.

– Точно. У Вас удивительно точные формулировки.

– И Вы совсем не боялись? Перед этим. Когда нажимали кнопку пульта.

– А Вы прыгали с парашютом?

– Да.

– И не боялись?

– Боялся. Но перебороть свой страх, прыгнуть – это просто улетный кайф.

– Ну вот, Вы сами себе и ответили.

– Жаль. Лучше бы Вы рассказали. Ладно, пойду покурю.

– На балконе, если не возражаете. Вернетесь – я буду в той комнате, – Анна Сергеевна махнула рукой в сторону закрытой двери, которая была видна через холл. Михаил вышел на балкон, закурил. Что за дрянь! Сигарета горела, подожженная с фильтра, он выбросил ее и закурил новую. Ну и кино ты сегодня посмотрел. Аж крыша едет. И так все пристойно сначала было. Чай. А потом так непристойно. Так только в кино бывает. Торч до сих пор не прошел. Какая удивительная женщина. Редкая. Черт, даже жаль… Он докурил, вернулся в комнату, хлебнул холодного чаю, оглядел комнату и вспомнил, что Анна Сергеевна ушла в другую. Он пересек холл, повернул бронзовую дверную ручку, вошел и остолбенел.

Перед ним возник интерьер спальни с широкой кроватью с высокой спинкой, состоящей из золоченых трубок, она была застелена алым шелковым покрывалом, на котором лежала Анна Сергеевна: платья на ней уже не было, его заменил черный атласный корсаж с красной оторочкой, полностью открывающий грудь; черные чулки и туфли остались. Она опиралась плечами на подушки и закрывала груди ладонями.

– Хотите на них посмотреть?

– Вы и сами это знаете, зачем Вы спрашиваете.

– Я хочу, чтобы Вы это сказали.

– Нет. Я же Вам сказал: у меня Белка.

– Я Вас и не зову в постель. Не хотите говорить – сделайте для меня одну вещь.

– Какую?

Анна Сергеевна отняла руки от грудей, повернулась и коснулась пальцами блестящих наручников, которые свисали с крайних трубок спинки кровати, – наручники зазвенели, Михаил аж застонал, но стиснул зубы.

– Пристегните меня. Пожалуйста.

– Зачем это Вам?

– Хочу так просто полежать. А Вы постоите. Или посидите рядом. Посмотрите на меня. Такое во мне возникло желание. Новое. Это так редко бывает. Прошу Вас. Что Вам стоит – Вы меня уже видели. Это ведь не измена. Ключи вот, на тумбочке.

– Эксперимент? Опять?