***

Романов находился в состоянии полного блаженства. Бредя по бульвару с бутылкой дорогого французского шампанского, он никогда не чувствовал себя столь счастливым, как в этот теплый июльский вечер. Всё, на что ни падал взгляд, казалось ему красивым, праздничным, ярким. Небо, несмотря на разбросанные над крышами домов клочья туч, голубым, каким оно бывает только летом в деревне, когда, лежа на спине, ни о чем не думая, смотришь в него; солнце ласковым, как на припёке ранней весной; жизнь – справедливой и бесконечной.

То, что жизнь справедлива, Романов, с некоторыми оговорками, считал и раньше, когда получал пинки и набивал шишки.

«Недаром же Иов терпел страдания за свою безграничную веру. Недаром Моисей мучил евреев пустыней сорок лет. Недаром я продолжал упрямо писать стихи, когда меня перестали печатать и замечать. Всё, всё было недаром, поскольку в итоге каждый из нас обрел то, чего хотел больше всего на свете: Иона – Бога, евреи – родину, я – признание и любовь своих читателей».

Еще раз вспомнив о том, какие добрые слова говорил ему Председатель законодательного собрания Виктор Дашкевич – интеллигентный и истинно мудрый человек, к тому же, как видно, хорошо разбирающийся в литературе – Романов решил, что небо с этого дня, несмотря ни на какие тучи, всегда будет только голубым, солнце – круглый год ласковым, жизнь, справедливая к таким парням, как он – счастливой и бесконечной.

Романов был настолько погружен в радостные впечатления, распиравшие его, подобно тому, как мясной пирог распирает живот оголодавшего бедняка, что, только вставив ключ в прорезь замка, вспомнил о происшествии, случившимся с ним этой ночью, а следом и о той, с кем это происшествие было связано.

Медея! От этого имени у Романова защемило сердце. Как же он нехорошо повел себя с ней.

«Сирота, с четырнадцати лет живущая вдали от дома, заплутала ночью в незнакомом городе, а я, старый развратник, чуть было не воспользовался ее беспомощностью! Как я мог?»

Желая немедленно искупить вину, Романов, на ходу открывая шампанское, бросился в квартиру. Обежал ее, но ни в одной из четырех комнат девушку-грузинку не нашел. Заглянул на кухню, в туалет, в ванную комнату, вышел на балкон, вернулся в зал – везде было пусто.

Не зная, что и думать, Романов сел в кресло. Почувствовав дискомфорт, привстал и с удивленьем обнаружил, что сидит на скомканном платье бывшей жены, в котором еще утром ходила Медея.

«Она что, ушла в одной ночной рубашке? И куда она могла уйти в таком виде, тем более, что знакомых, по её словам, в городе нет, и как добраться до дома она не знает?»

Он осмотрел комнату и то, что увидел, ему не понравилось.

Ваза с сухими цветами, больше года стоявшая на журнальном столике рядом с торшером, валялась на ковре, угол ковра был загнут, словно кто-то споткнулся об него второпях, а на светлой обшивке дивана виднелись три небольших бордовых пятнышка.

Потрогав их ногтем, Романов еще раз огляделся по сторонам. Перебрал по памяти предметы, от соприкосновения с которыми они могли появиться, и пришел к твердому убежденью, что таких предметов у него в квартире точно нет.

Весь вечер Романов не находил себе места. То он порывался звонить в полицию, чтобы заявить о похищении человека, то искал ответы на вопросы, которые, как полагал, обязательно последуют после того, как он решится снять телефонную трубку и набрать 02.

«Кем вы ей приходитесь?»

«Как ее фамилия?»

«Почему полуголая девушка позвонила именно в вашу квартиру, расположенную на четвертом этаже, а не в квартиру этажами ниже?»

Наконец: «За что вам привалило такое счастье?» и, конечно же,

«Сколько ты, мужик, вчера выпил?»

Поняв, что ни один здравомыслящий полицейский палец о палец не ударит для того, чтобы помочь разобраться в том, что случилось с Медеей, и в каком-то смысле с ним самим, Романов решил, во-первых, успокоиться, а во-вторых, все хорошенько обдумать.

Для этого он снова сел в кресло перед выключенным телевизором. Закрыл глаза и, представив губы Медеи, сжатые так, словно она была заранее уверена в том, что ей некому помочь, несколько раз глубоко вздохнул.

Решив с самого начала придавать значение только очевидным фактам, и только на их основании делать выводы, не подлежащие двойному толкованию, отмотал в своем воображении время на сутки назад. Оставив без внимания то обстоятельство, что Медея позвонила в его дверь после того, как мимо необыкновенно бледной Луны на необычайно тихий город с неба упала звезда, сразу перешел к картине ее появления.

«Она стояла в длинной ночной рубашке, из-под края которой выглядывали голые стопы с аккуратно накрашенными ногтями, и несла какую-то чушь про Ээта, Медею, Ясона и Селену – сестру Гелиоса».

Романов задумался. Что-то в этой фразе было не так. У него появилось чувство легкой тревоги, которое иной раз возникает, когда в хорошо знакомый мотив вкрадывается фальшивая нота.

Он повторил ее еще раз, вслух:

– Она стояла в длинной ночной рубашке, из-под края которой выглядывали голые стопы с аккуратно накрашенными ногтями…

Почесал лоб и после некоторого раздумья, догадался-таки, что именно смущало его.

А смущали его слова о том, что, несмотря на дождь, практически не прекращавшийся до самого вечера, ноги у девушки были сухими и чистыми.

«И что из этого следует?» – спросил себя.

«А следует из этого то, что девушка не пришла ко мне, а, по всей видимости, приехала. И не сама, сама она этого сделать не могла, поскольку ключей от машины у нее не было, а с шофером».

Романова охватило беспокойство. То, что в этом деле был задействован кто-то еще, наводило на неприятные размышления о заранее спланированном действии.

Он вскочил с кресла. Прошелся по комнате и, словно желая ускорить ход мыслей, принялся массировать виски подушечками палец.

«Если это было заранее спланированное действие, и Медею с умыслом привезли ко мне на машине, иначе ее ноги обязательно были бы запачканы, по какой причине у меня в квартире пролилась кровь? Или ее насильно похитил кто-то другой? Или…»

Романов подумал, что появление в его квартире Медеи, возможно, лишь продолжение житейской истории о том, как некая девушка, пришла в гости к своему возлюбленному – одному из его, Романова, соседей – переоделась в ночную рубашку, а потом, обидевшись на что-то, сбежала.

«А разозлившийся возлюбленный, после того, как я на следующий день ушел получать премию, нашел Медею у меня в квартире, избил до крови и увел с собой».

Решив проверить это предположение, Романов отправился к соседям. Ему не терпелось выяснить: не приходила ли вчера вечером к кому-нибудь девушка, и если нет, не видел ли кто чего подозрительного этой ночью.

Оказалось, видели. Старушка Нелли Витальевна, живущая на втором этаже, поведала о том, что где-то около двенадцати часов ночи, случайно выглянув в окно, она увидела девушку, одетую, как ей показалось, в одну сорочку. Девушка спустилась с заднего сиденья легкового автомобиля, то ли большого, то ли высокого, то ли черного, то ли зеленого, и вошла в их подъезд.

Поблагодарив Нелли Витальевну, Романов вернулся к себе домой. Вышел на балкон и, закинув руки за голову, обнаружил, что небо, еще два часа назад казавшееся вечно голубым, безнадежно потемнело.

Ясон на острове Лесмос (Из рассказа «Записки Аргонавта»)

Едва нависшая над Иолком туча, похожая на свернувшегося в клубок лохматого пса, озарилась пурпурным светом утренней зари, гребцы, дружно взявшись за весла, вывели корабль из гавани. Подчеркивая торжественность момента, Орфей тронул струны золотой кифары и запел гимн богам. Услышав его, из глубин моря поднялись диковинные рыбы. Очарованные голосом певца, высунули они из воды острые плавники свои и, окружив «Арго» плотным кольцом, поплыли вслед за ним подобно веселой ватаге мальчишек, провожавшей из города уличного музыканта.