<p>

 </p>

   Слишком мало друзей

<p>

Мир Новой Киевской Руси</p>

   (Фактически, это - третья часть трилогии, в которую входят романы "Один год из жизни профессора" и "Слишком много врагов". Основные герои трилогии - профессор Германов и его жена Ольга. События трилогии происходят с 30-х по 60-е годы ХХ века в мире Новой Киевской Руси, который невероятно похож на наш. В каждой части, как водится, появляются новые герои.)

   И только уже поздно ночью, оставшись одни, Германов и Ольга вернулись к прерванному разговору.

   - Интересно, что он пытался предъявить американцам? - задумчиво спросила Ольга, сидя в спальне перед трюмо и расчесывая волосы.

   - Что ты имеешь в виду? Эту старую легенду о том, что при продаже Аляски был подписан какой-то дополнительный документ о праве России или ее преемника выкупить полуостров? Ты знаешь мое отношение к секретным дипломатическим документам, уж кому как ни мне верить в их существование, но это уже чересчур. Хотя, как ни странно, есть у нас в семье одно предание...

   - Потом расскажешь. Именно тебе бы не стоило иронизировать на этот счет. А этот документ - точнее, секретная статья договора о продаже Аляски - все эти годы хранится у нас в подвале. Хочешь, покажу?

   (Завершение романа "Слишком много врагов")

   Пролог первый.

   19 ноября одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года. Вряд ли эта дата что-то говорит нашим современникам. Исключение могут составлять лишь глубокие знатоки и исследователи истории Русской Православной Церкви. Именно в этот день после службы и ужина с генерал-губернатором Москвы князем Владимиром Долгоруким - он мало был бы известен нам, если бы не великий Фандорин! - преставился один из самых известных и почитаемых деятелей церкви Святитель Филарет, митрополит Московский. Что бы там ни говорили наши современники, как бы они ни расточали елей в адрес нынешнего главы РПЦ, но фигур подобных ему в последовавшие времена наша церковь не видела. Это, действительно, была личность. Авторитет Святителю создавали его дела, образ мысли и жизни, а не нанятые борзописцы. Тем обычно и отличаются действительно исторические фигуры от временщиков. Но исторические фигуры не в каждый век рождаются. Потому и остаются в истории.

   О чем говорили Святитель и князь? Доподлинно никому не известно. Но и князь был фигурой в империи из разряда тяжелых. За ним, действительно, стояла Москва, а это было весомо и в те времена, когда столичный Питер уверенно обгонял ее и по численности населения, и по объемам промышленного производства. Сердцем России оставалась Москва. А если было так?

   В частных разговорах преосвященный владыка и светлейший князь давно уже избегали официальных титулов. И в этот раз после короткой молитвы они приступили одновременно и к трапезе, и к разговору. Продолжили спор, начатый не вчера. Разговор касался отмены крепостного права и других дел в государстве.

   - Не так пошли, - митрополит своих взглядов не скрывал, он и государю в глаза все высказывал, - и не туда придем. Сколько готовились, сколько копий было сломано, а что в результате? За Европой потянулись, мол, нет там давно рабства! Кто же спорит, нет. Формально. А нужна ли людям та свобода? Много ли у них от нее счастья и преуспевания? Что мы видим в Европе? От земли, традиций люди уходят на мануфактуры и фабрики, где трудятся за гроши по 12 часов в день. От корней оторвались, от Бога уходят. А у нас что будет? Мне и подумать страшно. Какие-никакие, но, все же, пастыри у нашего народа были и есть. Государь всемилостивейший во главе государства, церковь святая, дворянство, службу государеву своей стезей избравшую. В семье не без урода, знаю. Не все помещики исправно дело вели и правильно свою ответственность за души христианские, Господом им доверенные, понимали. Но почему мы всегда на худших-то смотрим? А исправных, ответственных что, мало? И тогда говорил, и сейчас повторю: было бы лучше, коли добрые помещики хорошо растолковали бы дело крестьянам и постановили с ними обдуманные соглашения. А за ними следом и худшие могли бы построиться с меньшим вредом.

   Или требовать власть разучилась с сословия дворянского? Почему не вспомнили, для чего и как оно создано вообще было? Для службы! Надо - государевой, беда пришла - ратной, но и повседневной - для обустройства земли Русской, преумножения богатств ее и народа! И спрашивать за эту службу - Государю! Его долг! А теперь что получается: служения нет, а выкупные платежи - пожалуйста? И крестьянин вместо мудрого отца-благодетеля получает бремя платежей на многие годы? И как он сам разберется в том, в чем и ученые мужи запутались, как с этих колен поднимется? И ведь чем кончится - государству недоимки брать на себя придется, а все подданные - и дворянство, и крестьянское сословие недовольны будут! А дальше что? Заговоры и бунты? И не останется ничего Государю, как опять кнутом и виселицей мир в государстве водворять?

   Генерал-губернатору - крупнейшему помещику и землевладельцу - возражать было сложно, но положение обязывало.

   - Так что же, не менять ничего? Жить и дальше как от прадедов завещано? А, не приведи Господь, опять большая война, навроде Крымской? Опять со штыками на пушки?

   - Да! Народная жизнь российская - явление сложное, важно держаться того порядка вещей, который установился издавна и пустил глубокие корни. Но и упрощать сложное не надо. Путей в нашей жизни всегда больше, чем только два. И не раз между нами о том говорено было. Прежде, чем за реформу браться, надо было цель ее определить. Да и определять-то не надо! Одна у нас цель - преуспевание Отчизны и всех сынов ее. Служение Отечеству и престолу! Вот почему когда попросили меня заново Манифест написать согласился, хотя и тогда, и сейчас считаю это дело ошибкой.

   - Но, все же, не все так плохо. Как-то оборонил нас Господь от тех безурядиц и волнений, которых Вы так опасались. Да и заметил я, что золотую медаль "За освобождение крестьян" носите с удовольствием, - губернатор не смог удержаться от небольшой колкости, поскольку многое в позиции митрополита казалось ему или просто надуманным, или даже несколько лицемерным. Он не забыл, что в первом отзыве московского митрополита на проект манифеста речь вообще шла об опасности притеснения Церкви - в преддверии 1861 года в церковной среде стали распространяться слухи о том, что реформа будет включать новую секуляризацию церковных земель.