Затем я обнаружила некролог на Хита, опубликованный в New York Times. Он умер в 1999 году в возрасте 84 лет, после необычайно долгой карьеры профессора и заведующего кафедрой в Тулейнском университете в Новом Орлеане. Он царствовал над кафедрами неврологии и психиатрии в Тулейне с 1949 по 1980 год. Короткая заметка признавала его революционную работу о шизофрении и сообщала, что во времена «холодной войны» он был причастен к работе на Центральное разведывательное управление. В конце неожиданно шло перечисление гольф-клубов и охотничьих клубов, в которых он состоял, и его изображение. Это была старая фотография, напоминающая портрет какого-нибудь актера времен золотого века Голливуда: густые, блестящие темные волосы, лишь слегка тронутые сединой, привлекательное лицо с серьезным, вдумчивым выражением. Его взгляд говорил о том, что он знает что-то – существенное и важное, – чего не знает его визави. Иными словами, он был непостижим.
Я нашла в Интернете еще одну фотографию, черно-белую и такую зернистую, что ее, должно быть, отксерокопировали с какой-нибудь старой газеты, а потом несколько раз с копии. На ней был изображен человек очень преклонного возраста, полностью седой, в лабораторном халате, прикрепляющий сложное металлическое устройство к человеческому черепу. Аппарат пугающе напоминал те устройства, которые в последние десять лет я видела на нейрохирургических конференциях, поскольку глубинная стимуляция мозга – новое название для техники стимуляции электродами – была внедрена для лечения множества инвалидизирующих симптомов. Чаще всего хирургическая имплантация электродов в мозг использовалась у людей с болезнью Паркинсона. Сегодня по улицам ходит более 120 000 пациентов с вживленными электродами, которые держат под контролем тремор и судороги, когда лекарства уже неэффективны.
Но я знала, что наиболее интересные события происходят в области психиатрии, где работал Хит. Здесь на глубинную стимуляцию мозга возлагалась огромная новая надежда. Научный мир взорвался отчетами об испытаниях, показывавших, как электроды могут лечить всевозможные заболевания, в том числе и те, о которых трудно даже подумать, – например, навязчивые мысли и компульсивные действия, которые мы знаем как ОКР (обсессивно-компульсивное расстройство), а также синдром Туретта, депрессия, аутизм и анорексия. Электродная терапия применялась даже к пациентам с героиновой зависимостью, злоупотребляющим алкоголем и склонным к перееданию. Там, где лекарства перестали работать или не работали вообще никогда, пациенты и врачи ищут лечение с помощью глубинной стимуляции мозга.
Ставки высоки. Компании состязаются в разработке самого точного оборудования, а маркетологи предсказывают, что к 2019 году[1] на глубинную стимуляцию мозга в мире будет потрачено почти 10 миллиардов долларов. Более того, в игру вступило Агентство по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам США (DARPA). В 2013 году агентство, больше всего известное тем, что заложило основу Интернета, предложило 70 миллионов долларов за разработку «следующего поколения» систем глубинной стимуляции мозга. Эти ребята из армии хотят получить электронные устройства, которые будут не только стимулировать деятельность в мозгу, но непрерывно и мгновенно считывать, что происходит у человека в черепной коробке. Они хотят иметь оборудование, которое может измерять и отслеживать мозговую активность человека, анализировать ее и корректировать еще до того, как он перейдет к действию. По мнению спонсоров из DARPA, эта дивная новая технология поможет излечить тысячи ветеранов, психологически искалеченных войной, которые принесли с полей сражений посттравматическое стрессовое расстройство или повреждения мозга из-за многократного воздействия взрывов. Новаторское электронное лечение для ран, нанесенных современной войной! После этого изменение образа мыслей у людей будет просто интересным побочным продуктом.
История о глубинной стимуляции мозга на первый взгляд звучит благодушно и симпатично. Но мне стало любопытно, нет ли параллелей между тем, что происходит прямо сейчас, и тем, что происходило в Новом Орлеане много десятилетий назад. Возможно, это даже такая история, за которой стоит что-то гораздо глубже. И гораздо больше…
В конце концов, не отражает ли наша реакция на засовывание электронных устройств в чьи-то головы наше отношение к самим себе?
Все время, сколько я себя помню, я была увлечена – нет, безнадежно одержима – вопросом, как вращаются в нас шестеренки, может быть, чтобы таким образом лучше понять и себя саму. Будь то биология, психология или психиатрия, мне всегда было интересно, что эти науки могут рассказать нам о нас. Что они могут рассказать нам о нашей глубинной сути или о том, есть ли она у нас вообще.
Что мы, по-хорошему, можем и должны делать с мозгом? Насколько можно изменить вещь, которая является настолько важным компонентом личности, и кто решает, как далеко можно зайти? Не ведет ли нас технология дальше, чем следовало бы? Не делаем ли мы все это просто «потому что можем»? Где предел, до которого можно делать людей счастливее? Или спокойнее? Если мы можем сделать кого-то нравственнее или сострадательнее, должны ли мы это делать?
Для меня в этой истории стоит на кону еще кое-что. Кем был этот самый Роберт Хит? Как может первопроходец, проделавший такую работу всего несколько десятилетий назад, оставаться неизвестным в области науки, взорвавшейся новостями о прорывах и поразительных способах применения его техники в сфере психического здоровья? Я сидела, глядя на две фотографии – молодого мечтателя и старика со стальным аппаратом – и удивлялась.
Глава 1. Электрический мозг пою![2]
Прошло чуть больше месяца после наступления 1951 года, когда небольшая группа в лабораторных халатах собралась в операционной. Воздух искрил от напряженного ожидания, но все присутствующие изо всех сил старались вести себя так, словно это был просто еще один обычный рабочий день.
Хирург, психиатр и все остальные по очереди отпускали комментарии насчет необычно холодной зимы в Новом Орлеане. Пока они говорили, на операционном столе перед ними лежала молодая женщина, в сознании, но все же не вполне в себе. Последние полгода она находилась в больнице, безмолвная, отрешенная и почти неподвижная. Если санитарка начинала чистить ей зубы или причесывать волосы, она завершала начатое, но очень вяло.
«ДИАГНОЗ: шизофреническая реакция, кататонический тип», – гласила ее медицинская карта.
Далее сообщалось, что она единственный ребенок и прожила все свои 26 лет вместе с родителями в сельской местности. Они рассказывали, что дочь всегда была тихим и послушным ребенком. «Хорошая девочка», – говорила ее мать.
В то же время здоровье девушки было хрупким. Далее шел длинный перечень жалоб: дискомфорт, неясная боль, общая усталость, повторяющиеся обмороки. В последний год перед госпитализацией эти эпизоды превратились в хроническое состояние нервной спутанности сознания и болезненную одержимость чувством вины. Рыдая в три ручья, хорошая девочка снова и снова умоляла родителей о прощении за грехи, которые никто из них не мог за ней признать, включая воображаемые сексуальные преступления, которые она якобы совершила в раннем детстве. В конце концов родители решили попробовать обратиться в частную клинику, которая обещала окончательно исцелить их дочь от перевозбуждения с помощью курса лечения электрошоком.
Шоковая терапия немного помогла, но у девушки быстро развился преувеличенный страх перед болезнью. Особенно ее тревожило, что в ее теле развиваются коварные злокачественные раковые опухоли. В конце концов страхи стали для нее невыносимыми, и она попыталась застрелиться из отцовского охотничьего ружья.
«Нерешительная попытка самоубийства», – сообщала медицинская карта, но и этого хватило, чтобы отправить девушку в новоорлеанский Благотворительный госпиталь. Ее поместили в женское отделение – для белых женщин, – и там она провела последние полгода. Затем, к несчастью, у нее снова начались бред и галлюцинации. Еще одна серия электрошоков сняла эти симптомы, но вместе с тем ввергла ее в немую отрешенность.
