- А что там все-таки было в толпе? Я так ничего и не видел.
- Он якобы передавал мне пакет. Они вели его от риксдага, он там работал. Именно сегодня документы - подлинные, заметь - могли теоретически попасть в его руки. И попали. Он извернулся и сумел вынести их на улицу. Но мне отдать не успел. Я убежала. Его половили со стрельбой и поймали, документы вернули. Они все герои - предотвратили важнейшую утечку. Родная Швеция может спать спокойно.
- А на самом деле?
- Фотокопии у тебя в саквояже. Он у тебя где?
- Да вот, как ты и сказала, сюда с собой притащил, ногу с него не убираю.
- Лучше на колени поставь, мне спокойнее будет.
- Хочешь - забери.
- Нет. В Турку. Когда наши встретят. Все же местная полиция ищет женщину, а не мужчину.
Так оно и произошло. У трапа в Турку их ждал симпатичный молодой человек на штатской машине. Очень быстро они оказались на огороженной части территории Центрального госпиталя флота, в небольшом домике, где Ольга и оказавшийся на поверку лейтенантом молодой человек почти трясущимися руками извлекли из саквояжа Германова все кассеты с пленками. После этого они стремительно выпроводили Германова, которого та же машина доставила на вокзал к поезду на Хельсинки. Путешествие завершалось.
Глава восьмая
В родном университете Германова встречали как триумфатора. Его стокгольмское интервью корреспонденту "Вестей Санкт-Петербурга" пришлось на момент абсолютного политического затишья. Для подавляющего большинства читателей факт проведения в Упсале - сосед, а не знаете, кстати, где это? - какой-то там то ли научной, то ли политической международной конференции был абсолютно не известен и малоинтересен, а тут вдруг оказалось, что наши там очень даже неплохо выступили и, кажется, даже чего-то добились. Проправительственная пресса, как водится, слегка напустила туману - надо же как-то поддерживать престиж страны, а, значит, и власти.
Ректор принимал многочисленные поздравления и от коллег из Академии, и из МИДа, и просто от знакомых. При этом он не забывал скромно упомянуть, что в силу занятости сам-то он принять приглашение не смог, но его воспитанник - большие надежды подает, большие, но и внимания постоянно требует немалого - сумел весьма удачно представить европейской общественности - и не менее! - его известные взгляды на европейскую ситуацию. Был даже звонок из Канцелярии Канцлера. Там, правда, пока в оценках были довольно скупы и попросили прислать для более подробного изучения тезисы выступления Германова.
Так что в целом акции Германова в университете существенно подросли. Довольны были его действиями в Стокгольме и под аркой. Ольга, которая покинула его в Турку вместе с загадочным флотским лейтенантом, телефонировала ему на Фонтанку через пару дней после его возвращения и иносказательно передала искреннюю благодарность своего руководства. Пообещала появиться днями.
Профессор воспринял ее отсутствие довольно спокойно, понимая, что в отличие от него его подруге и партнерше по столь богатым приключениям в Стокгольме предстоит в ближайшие дни извести не один лист бумаги. Да и устными вопросами наверняка замучают коллеги. Он вдруг подумал про себя, что впервые произнес это слово без той внутренней иронии, которую он вкладывал в него ранее.
Как раз на эту пару дней ему хватило общения с коллегами, рассказов о конференции и красотах Стокгольма - профессору приходилось особенно осторожно рассказывать о нем жене и детям, и самых срочных дел на кафедре.
Вечером третьего дня по возвращении он, наконец, смог заняться у себя на Фонтанке тем, что даже в наиболее острые минуты стокгольмских приключений, не оставляло его мысли. Он сидел за столом, буквально заваленным всем, что было у него в личной библиотеке и на кафедре по Версальскому договору. Сборники документов конференции, тома воспоминаний членов французской и британских делегаций, монографии. Германских и русских источников было по понятным причинам меньше.
Германов прекрасно понимал, что ни в одном из этих томов он не может найти текст таинственного секретного третьего приложения, но допускал, что среди этого обилия бумаг найдется какое-нибудь подтверждение того, что такое приложение действительно существовало.
Когда знаешь, что ищешь, следы находятся быстро. Первый признак того, что не все, обсуждавшееся на конференции в Версале в ноябре 1918 года, стало достоянием гласности, Германов обнаружил в протоколе вечернего заседания 12 ноября. В начале протокола заседания были указано время его проведения: с 15.00 до 21.40. Однако последнее из включенных в протокол выступлений завершилось в 17.35. Что же происходило потом? Речь, конечно, могла идти об ошибке в хронометраже, но Германов все же сделал первую зарубку в памяти.
Воспоминания победителей он помнил довольно хорошо, но все полистал их еще раз. Нет, здесь ничего не было.
Германские источники в его досье были представлены, в основном, публикациями в прессе. Воспоминаний члены германской делегации не оставили - хвастаться было совсем нечем, а с научной периодикой в Германии в конце войны было совсем плохо. Германов листал вырезки чисто машинально - газеты в таком деле не источник - но вдруг зацепился за заголовок: Германия разделена: на 20 лет? Автор статьи в далеко не самой уважаемой берлинской газете на следующий день после подписания договора комментировал его положения. В основном речь, естественно, шла о разделе страны - шок для немцев был колоссальный. И вот в последнем абзаце, подводя итог сказанному, автор патетически восклицал: мы опять разделены, дай Бог, чтобы только на 20 лет! Почему редактор вынес эти 20 лет в заголовок было не ясно, поскольку в тексте статьи эта цифра больше не упоминалась. Но факт оставался фактом, тем более, что автор статьи как раз входил в группу германских журналистов в Версале.
Надежда на успех заставила профессора забыть о времени. Часы давно пробили полночь, но он продолжал вчитываться в документы и листать книги на разных языках. Вроде бы все. Никаких новых зацепок.
Он еще раз взял в руки текст Версальского договора - в свое время коллеги-французы подарили ему фотокопию этого документа - и стал машинально листать его. Талмуд будь здоров. Под три сотни статей. Последняя страница. Подписи и печати. Внизу приписка от руки: приложения на 42 листах. Два приложения к договору включали текстовые разделы, а также карты новых границ в Европе и таблицы с дозволенными пределами вооружений для германских государств. Тексты были пронумерованы, карты и таблицы имели собственную нумерацию, а сквозной постраничной нумерации всех приложений не было. Германов машинально листал приложения и считал листы. 36, 37, 38, 39. Стоп. А сколько было указано там, в Договоре? Он перевернул страницы обратно. 42 страницы? А где еще три?
