Вечером, наблюдая над головой вместо холодных звезд низкий свежевыбеленный потолок, я решил, что он сделал это из чистого человеколюбия. Утром, опохмелившись, хозяин стал вводить меня в дальнейшие черты своего характера, а заодно и жизненные планы. Первым делом он спросил о моей профессии. «Биолог! – восторженно вскричал он, – «Всё, дело решено. Москва наша». Моей профессии даже папа с мамой так не радовались, поэтому я слегка удивился. Хозяин наскоро, пока мы приканчивали вторую бутылку, объяснил мне ситуацию. Было ему за пятьдесят, мужик он крепкий, и пора выбираться из этого медвежьего угла, делать карьеру, расти, захватывать жизнь. У него давно был план – покорить Москву. Не хватало пустяка, счастливого шанса – и вот он я, он меня давно уже ждал, вместе мы покорим Москву.

О своих возможностях он сказал, что он уже был прорабом и еще будет, так что пусть я об этом не беспокоюсь – через несколько месяцев он приедет в Москву прорабом. Осведомился, имею ли я чин – как там у вас? Кандидат, что ли? Я вынужден был признаться, что пока не кандидат, только в процессе. Хозяин тут же пришел мне на помощь. Со страшным энтузиазмом он потащил меня в гостиную, где, по его словам, находилась моя кандидатская. Я шел, как Румата Эсторский, нажравшийся спорамина – с ясной головой и железными ногами.

Бодро пробежав в угол пустой свежепокрашенной гостиной, хозяин стал яростно тыкать носком сапога куда-то в пол, радостно кудахча, крича «Жив! Жив еще!» и подзывая меня. Оказалось, что план обеспечения меня кандидатской и совместных боевых действий по покорению Москвы сложился у него дня за три до моего появления в Южно-Сахалинске, как раз тогда, когда он красил полы в этом чудном новом доме.

Тогда ему под кисть приблудился паук. Провидевший дальнейшее развитие событий (ну, еще слегка выпивший, но это ж всегда и не в счет) хозяин прикрасил его за ноги к полу, так что скотина жива и уползти не может. Так вот, москвич, слушай! Эта тварь живет уже четвертые сутки! Без воды, без жранья, без ничего! Видишь – хозяин пнул паука, – шеволится! Это твоя кандидатская! Напишешь – сразу дадут. Сиди здесь, наблюдай, записывай, чего тебе там надо, – я с тебя за это ничего не возьму, хоть паука я тебе даром подготовил. Мы не мелочимся, вот она, кандидатская, а я пойду, а ты сиди, пиши, потом мне свой адрес в Москве дашь, я стану прорабом, приеду, покорим Москву…

Вечером, когда усталый после трудового дня хозяин добивал первую вечернюю бутылку, а я, делая вид, что помогаю ему, старался наесться хлебом, – я решил уточнить наши планы. Прежде всего, я убедился, что они живы, как бессмертный паук в углу гостиной. Хозяин бегал туда каждый четверть часа, пинал сапогом, радостно реготал, вопил «Жив! Наука! Кандидатская!» и возвращался на кухню. Точно также хорошо чувствовали себя наши планы завоевания Москвы.

Я, признаться, в них слегка сомневался. Многое мне было непонятным. Однако я был молод, а умудренный опытом человек, казалось, не испытывал никаких сомнений на этот счет. Я попытался просветить его о степени моего влияния в Москве, сообщив, что биолог вряд ли высоко котируется на московском административном рынке. Что же касается прораба, я не знаю… Хозяин решительно отвел мои возражения.

Он был человеком совершенно особенным, а его профессия – это вообще, это… Я до сих пор просто не представлял себе, что такое строитель. В молодые годы мой хозяин служил в охране лагерей. Он выучился там, оказывается, необходимому искусству обращения с людьми и приобрел важные знакомства. Выведя меня на середину гостиной, он с веселым смехом делился жизненным опытом, показывая, куда нужно бить дубинкой человека, чтобы он умер, а следов на теле никаких не осталось. Вспоминал зеков, объяснял законы лидерства в человеческом обществе. Объяснял различия в поведении политзаключенных и уголовников, как их опознать уже по манерам, чтобы опираться на одних и чморить других. Называл громкие, но (по неграмотности) неизвестные мне фамилии местных глав администрации и КГБ, с которыми был лично знаком по службе. Он бы давно пошел вверх, ого-го, как пошел, если бы не водка. Он признался мне трагическим шепотом, что пьет чуть-чуть больше, чем следует, за это его и сняли из прорабов. Но его связи, его удивительная профессия – строитель…

Знаешь ли ты, москвич, что такое строитель? Это же всё, это жизнь, это власть. Единственное, чего ему не хватало для покорения Москвы – это базы. И вот теперь подвернулся я (ты правда в Москве живешь?), он приедет ко мне, обоснуется. Обживется, найдет ходы и мы вместе покорим Москву. Пришла очередь четвертой бутылки, и хозяин излагал мне все более детальные планы покорения. Гремели лозунги: «Биолог и строитель – это сила! Что Москва? Это же специальности века! Биолог! И строитель! Да мы…».

Далеко за полночь закончился мой первый день в Южно-Сахалинске. Несмотря на энтузиазм и уверенность хозяина, несмотря на выпитую водку во мне еще оставались сомнения. Я был почти убежден… «Строитель и биолог – это сила!» – гремело в ушах. Я сомневался – что вы хотите, начало восьмидесятых.

Да, насчет биолога мой хозяин ошибся. Но теперь, живя в Москве, проходя по ее улицам, оглядывая новенькие свежепостроенные здания, дивясь появляющимся скульптурным красотам, я понимаю – во многом мой сахалинский хозяин был прав. Строитель – это сила. Жаль, не добрался мой хозяин до Москвы в восьмидесятые… Водка проклятая… А то бы и у меня были связи в руководстве. Теперь я в это верю.

Я называю это надеждой на будущее.

2004

Дни моего сахалинского заключения подходили к концу. Благодаря жесткой экономической политике, которую я проводил, у меня оставалось еще 47 копеек. В предпоследний день я решил устроить себе праздник, купил батон хлеба и пачку беломора – и блаженствовал, поедая хлеб и любуясь дымными кольцами.

Наутро я должен был уезжать. Я собрал рюкзак и пошел в комнату к хозяину, дабы поблагодарить его за гостеприимство и тепло попрощаться.

Хозяин был мрачен. Он тоже собирался – на полу стоял распахнутый огромный чемодан с вещами, а сам он сосредоточенно точил нож. Дело такое, хозяйственное – чистит себе человек ружье, правит топор или нож точит, – я не обратил на это внимания. Стараясь не обращать внимания на настроение хозяина и не заморачиваться в последние часы, я поблагодарил его и собрался уйти – мне приятнее было посидеть часа три на аэродроме.

Однако хозяин остановил меня. «На вот, прочти, – сунул он мне в руки листок. – Может, ты лучше разберешь». Из дальнейшего выяснилось, что у моего хозяина была мать. Старушка жила в Красноярске, на старости лет она подалась в «христианки», как выразился мой хозяин, и стала писать сыну бесконечные письма, уговаривая его бросить пить, остепениться и обрести истинную веру. В письмах были тексты молитв и материнские наставления.

Мать составляла трагедию жизни моего хозяина. Еще несколько лет назад, когда он был прорабом, эти письма способствовали его увольнению – как же иначе. Разве может быть прорабом человек, у которого мать – христианка!? Я осторожно поинтересовался, каким образом письма, адресованные лично ему, могли сказаться на столь важных общественных материях. Хозяин высмеял меня, объяснив, что он, как человек органов, хоть и демобилизованный, но духовно породненный, не прекращающий внутренне служить Родине, знакомый с чинами и тут и на материке, – уж он-то доподлинно знает, сколько человек и где конкретно читают личные письма.

Он совершенно уверен, что именно эти письма, порочащие его личную жизнь и биографию, закрыли ему карьеру в высшие эшелоны власти. Он писал матери много лет – ругал, требовал бросить христианство, требовал перестать писать ему письма, угрожал. Но мать упряма, и вот – опять. Ты читай, приказал хозяин.

На листочке из школьной тетрадки в косую линеечку были пожелания дорогому сыночку не болеть, пить меньше, быть всегда здоровым, о чем его мать неустанно молится, и несколько молитв – их старушка специально узнала, они помогают всем, даже не верующим, и пусть сыночек их повторяет хоть раз-два в день, это обязательно скажется. Судя по оборотам письма и молитвенным формулам, я заподозрил, что «христианка» была баптисткой, но сын таких незначимых тонкостей не различал.