- Екатерина Андреевна…

Никишина осторожно коснулась ее плеча и почувствовала, как куратор вздрагивает от беззвучных рыданий. Внезапная жалость к этой женщине, которую раньше считала бесчувственной стервой, охватила сердце курсантки. Она не могла не восхититься выдержкой Лавровой, которая ни разу не показала своих чувств, даже при расследовании дела Грачевой. А ведь сложно представить, что испытывала она, постоянно слыша то, что так напоминало ее собственный случай.

- Вы сильная, вы справитесь, - тихо говорила Никишина, неуверенно гладя Лаврову по волосам. Сейчас перед ней будто была не взрослая женщина, капитан полиции, а девочка, измученная страхами и не знающая, как с ними бороться. Разве что валерьянка, упаковки от которой громоздились на подоконнике, немного, совсем чуть-чуть помогала. Знакомо. Только у нее был валокордин.

- Я устала, - рвано выдохнула Катя сквозь слезы. - Если бы вы знали, как я устала…

Эта ночь была такой же, как все прежние. Снова одна, снова наедине с воспоминаниями. То бессмысленно ходить по пустой, холодной квартире, то вновь пытаться забыться сном. Бесполезно. Кате казалось, что с каждым днем ее боль не затухает, а лишь усиливается, выматывая, изнуряя до невозможности. Она действительно устала, устала бороться.

Еще одна таблетка снотворного, очередная за ночь. Вряд ли поможет, ей уже ничто не способно помочь. Если бы можно было память удалить, стереть, отформатировать… Жаль, что невозможно.

Катя несколько мгновений смотрела на упаковки лекарства, лежавшие на столике. Решение, мелькнувшее вдруг в голове, не было основано на эмоциях, но и абсолютно продуманным не было тоже. Сейчас словно действовала не капитан полиции Екатерина Андреевна Лаврова, а какой-то книжный или киношный персонаж, за действиями которого она наблюдала будто со стороны. Вот горсть таблеток на ладони. Стакан с водой. Опуститься в кресло. Закрыть глаза. Забыться. Забыть. Так будет лучше.

Будет ли?

========== Часть 9 ==========

- Не могу поверить…

Леоновский провел ладонью по лбу, не в силах осознать услышанное, несколько раз глубоко вздохнул.

- Откуда вы узнали? - наконец спросил он.

- А Екатерина Андреевна сама мне все рассказала. - Марина бросила на адвоката взгляд, в котором мелькнуло презрение. - Мне кажется, если бы вы хотели, вы бы тоже это узнали. Видимо, не так уж вам интересно, что с ней происходит.

- Я пытался поговорить с Катей, пытался, но она ничего не захотела объяснять, - Игорь с силой сжал в пальцах ложку. - И на звонки не отвечает…

- Вы понимаете, что Лавровой сейчас нужна ваша помощь? - резко перебила Никишина. - Или, может быть, вам с вашей адвокатской чистоплотностью даже находиться с ней теперь будет неприятно? Ну ничего, Чиглинцев с радостью займет ваше место. Не знаю, как вам, а мне бы этого очень не хотелось.

- Я должен с ней поговорить. - Леоновский даже не услышал последних слов Марины. Торопливо поднялся и почти выбежал из кафе.

Курсантка осталась на месте, бесцельно глядя на стоявшую на столе пепельницу и забытую адвокатом зажигалку. “А раньше он не курил”, - мелькнуло в голове девушки. Марина достала из сумки тетрадь, скрывавшую за самой простой обложкой жуткие откровения. Несколько мгновений Никишина смотрела на нее, а затем одним движение вынула все листы. Смяла, бросила в пепельницу, поднесла к бумаге огонек зажигалки. Пламя жадно набросилось на листы, заметалось, и спустя несколько секунд от страшных записей остался только пепел.

Никишина без сожалений смотрела на то, что недавно могло разрушить всю жизнь ее соперницы, и почему-то ничуть не раскаивалась в своем поступке. В любой войне должны быть свои правила.

***

Равнодушные гудки служили ответом на очередной, неизвестно который по счету звонок. Чиглинцев уже привык, что Катя не отвечала сразу, обычно брала трубку со второго или третьего звонка. Но не сегодня. Упрямо молчал мобильный. Безмолвствовал домашний. Пальцы вновь и вновь нажимали на кнопки. Тишина. Давящая, словно кричащая об опасности.

- Кать, ответь, - беззвучно повторял майор, а затем, не выдержав, сорвался с места. Плевать, что все опасения могут оказаться надуманными, глупыми, преувеличенными. Лучше перестраховаться, чем потом жалеть.

Он никогда не ездил с такой скоростью, разве что когда гнался за каким-нибудь преступником. Сейчас Чиглинцева торопило предчувствие чего-то ужасного, непоправимого, которое майор не мог объяснить. Это предчувствие, засев в левой стороне груди, причиняло невыносимую, острую, почти физическую боль. Все усиливающееся беспокойство заставляло сильнее жать на газ, даже не заботясь о правилах дорожного движения, не боясь попасть в аварию.

Дверь в квартиру Лавровой была не заперта.

- Кать, ты здесь? - позвал Чиглинцев, но в ответ все та же тишина.

А потом было почти безжизненное тело в кресле, пустые упаковки снотворного на полу, еле ощутимый пульс на тонком запястье. Лихорадочное:

- “Скорая”? Женщина умирает. Адрес… И срочно, срочно!..

Жутко давящее чувство вины. Не уберег, не оказался рядом в нужный момент, не смог предотвратить. Уже второй раз. И неизвестно, выживет ли она теперь. Слова врача ножом резанули по сердцу:

- Сильнейшее отравление. Шансов крайне мало.

Словно в тумане - путь до больницы, суета людей в белых халатах, захлопнувшиеся двери реанимации. И лишь одна не то мысль, не то молитва: “только бы все обошлось”.

- Что с ней? - донесся будто издалека голос Леоновского.

- Пыталась покончить с собой, - с трудом ответил майор. Казалось, он был сейчас не здесь, в этом пропахшем лекарствами коридоре, а там, где сейчас шла борьба за жизнь самого дорого для него человека. Его сознание словно раздвоилось: одна часть молила неизвестно кого, чтобы Катя осталась жива, а другая изнывала от боли, чувства вины, тягостных воспоминаний. Почему его не было с ней, почему ему даже не приходила в голову мысль, что Катя может решиться на такой поступок? Неужели настолько привык считать ее сильной, “железной”, способной вынести что угодно? Да нет, наоборот, Чиглинцев знал ее лучше, чем кто-либо другой, знал то, что она не позволяла узнать больше никому. Так неужели невозможно было предположить, какие могут быть последствия всего, что она пережила? Подобное огромный удар для любой женщины, а тем более такой, как Лаврова: гордой, несгибаемой, привыкшей всегда и во всем, в любых обстоятельствах, быть настоящей королевой. Она не умела проигрывать; тем более не могла даже представить, как ее может сломить судьба в лице какого-то урода, для которого все ее унижения были только развлечением. Чиглинцев подумал, что предпочел бы сам сто раз умереть, чем позволил, чтобы с его Катей случилась хоть крошечная доля того, что ей довелось пережить.

Примерно такие же мысли крутились в голове у Леоновского, нервно расхаживающего по коридору. Он так же винил себя в случившемся, снова и снова вспоминая, как ушел тогда, оставил любимую женщину в самый тяжелый момент. Да, он не знал тогда всей правды, но разве это может служить оправданием? И сейчас он обещал себе, что сделает все, чтобы Катя забыла о том, что с ней случилось. Вот только неприятно царапало на краешке сознания: а если она не выживет?

- Ну что, доктор? - почти закричал Чиглинцев, первым увидевший выходящего из реанимации врача.

- Мы сделали все, что могли.

Майору показалось, что его сердце на несколько мгновений перестало биться.

- Что? - уже еле слышно повторил он.

- Больная без сознания. Когда придет в себя - неизвестно. Состояние крайне тяжелое.

Хорошо, что вы вовремя вызвали нас и оказали первую помощь…

- К ней можно? - одновременно спросили майор и адвокат.

Доктор посмотрел с сомнением.

- Хорошо, только недолго.

Мужчины вошли в палату. Леоновский замер у двери, пораженный видом Кати. Побелевшие губы, темные круги под глазами, бледность на грани прозрачности… Казалось, он видел сейчас не ту женщину, которую знал, а какой-то бледный эскиз или призрак, способный в любой момент исчезнуть, растаять без следа. Леоновский не мог поверить, что это именно она, его королева, как он привык мысленно называть ее.