Такой нужный. Такой единственно правильный.
Хрупкие плечи, изящная спина, выступающие лопатки, мажущие светлую кожу невыносимо-яркие локоны. Легкая усмешка, застывшая в уголках губ. И взгляд. Стирающая лишние мысли бездонность настороженно-карих, смотревших даже не в его глаза — куда-то глубжесильнеедальше. В самую душу. В те пыльные ее уголки, о существовании которых он не подозревал и сам.
И, распластывая на постели послушное тело очередной-ничего-не-значащей, невидящим взглядом упираясь в совсем-не-ту спину, Зотов будто бы наяву ощущал на себе насмешливую пристальность темных глаз. И впитывал, жадно, неостановимо впитывал в себя эту иллюзию, гораздо более реальную, чем сама реальность.
И не было больше этой чужой, совершенно ненужной ему девки, и пропитанной отчаянием комнаты, и даже застывшей под ребрами боли не было тоже. Только выкручивающий душу взгляд, только она, пусть не с ним, но где-то внутри, под самой кожей, в венах, в жилах, в крови, в нем самом, словно неотъемлемая, неотделимая часть него…
Грохот. Оглушительный грохот обрушившейся реальности, стоило только открыть глаза, натыкаясь на привычную, вызывающую отвращение обстановку. Понимая: то, что секунду назад выворачивало невероятной силой эмоций, не больше, чем плод воспаленного, подогретого алкоголем воображения.
Съехал. Сошел с ума. Двинулся.
Отлично, блядь. Только свихнуться на почве неудовлетворенного желания не хватало.
И, устало закрывая глаза, вдруг заболевшие так, будто под веками скопился раскаленный песок, Зотов признал ясную обреченность мысли: без нее он просто слетит с катушек. Он должен избавиться от того, что рвет на части, заставляя умирать снова и снова. Должен, и цена не имеет никакого значения.
***
— Зотов, ну что за ерунда? Ты еще утром должен был сдать мне отчет! У нас проверка на проверке, а…
И не договорила, встречая потерянный взгляд. Зотов вряд ли слышал ее, хотя и поднял голову на звук открывшейся двери, даже не пытаясь придать лицу я-вас-внимательно-слушаю понимающее выражение.
Она узнала этот взгляд. Моментально. Точно такой же, как в ту минуту, когда с обычно холодного, самоуверенного лица слетела привычная маска, открывая другого, почти-нормального Зотова. Сейчас в тяжелой затуманенности невидящего взгляда была такая же, болезненно-застывшая, невыносимо-горькая тоска, как будто что-то раздирало его на части изнутри. Что-то, с чем он не мог справиться, что-то, не прекращавшее терзать его ни на минуту.
— Все в порядке?
Невольно вырвавшийся невероятно глупый вопрос — конечно же, с ним было не все в порядке. Тихонько прикрытая дверь и шаги вглубь кабинета — чтотыделаешьЗимина зачемтебеэто тебяэтонекасается — к его столу, хотя секунду назад собиралась, бросив очередную недовольную фразу, скрыться в коридоре, оставляя Зотова самостоятельно разбираться со своими проблемами.
— Что?.. А, да, конечно.
Конечно, блин. В полном, мать вашу, порядке.
И все моментально застыло. Только разгорающееся внутри ожидание нарастало с каждым сделанным ею шагом. Как же много, как много он бы отдал, чтобы снова просто ощутить ее руки на своем плече, окунуться в бесконечность искренне понимающего взгляда и вобрать в себя теплый кофейный запах духов, странно успокаивающими волнами распространявшийся вокруг.
— Миш, может…
“Миш.”
Он пропустил мимо сознания окончание фразы, споткнувшись на обращении. Она редко так его называла, точнее, почти никогда. И уж точно впервые — настолько мягко, негромко, почти — господи, пусть ему только померещилось — почти встревоженно.
И волк внутри затих. Притаился, расслабленно потягиваясь и сворачиваясь клубком. Прекратил разрывать когтями едва зажившие, кажется беспрестанно ноющие раны.
Зотов поднял глаза, чуть повернувшись и останавливая взгляд на тонкой руке, легко касавшейся спинки кресла всего в каких-то миллиметрах от его плеча. И мысленно, всего лишь мысленно прижимаясь к ней лбом, чтобы ощутить прохладу или жар изящной ладони, чувствуя, как взрывающая виски головная боль отступает, растворяется, тает.
— … помощь?
Помощь. Конечно.
Зотов медленно выдохнул, поспешно выпрямляясь и стряхивая с себя все ненужное, лишнее, способное помешать: память о совершенном сегодня ночью, попытки разобраться в чем-то, чему не находилось никакого объяснения, дурацкое наваждение от непозволительной близости Зиминой.
— Это я могу вам помочь.
— Ты? Помочь? Мне? — недоумевающе вскидывая бровь. Он, кажется, научился распознавать каждый оттенок этого ее коронного жеста: раздражение, надменность, насмешливость, удивление… Последнего сейчас на лице начальницы было больше всего.
— Ну да. Решить проблему с УСБ по делу тех ППС-ов.
— Вот как… В прошлый раз за помощь ты получил место начальника оперов. А что попросишь на этот раз? Мое кресло, может быть?
— Ничего подобного. Я реалист, Ирина Сергеевна, и отлично понимаю, что свое место вы не отдадите даже под угрозой смерти, — заученная ухмылка скользнула по губам, моментально придавая привычное выражение насмешливому лицу.
— Что же тогда?
В глазах Зотова на миг промелькнуло странное, почти торжествующее и вместе с тем нетерпеливое выражение.
— Ничего такого, Ирина Сергеевна, что вы не смогли бы выполнить, — тихо и вкрадчиво произнес он. — Я думаю, небольшая… кхм, услуга с вашей стороны — не слишком большая цена за сохранение должности, которой вы так дорожите.
— И что же это за услуга? — настороженно уточнила Зимина, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь непроницаемую ехидность.
— Просто небольшая помощь, — все так же туманно ответил майор. Ира напряженно смотрела на него, лихорадочно прокручивая в голове возможные варианты. В конце концов, о чем таком особенном мог попросить Зотов? Снова отмазать кого-то из его людей? Снова прикрыть его очередной косяк, когда не возникнет желания бежать за помощью к папочке? Действительно, ничего нового и невыполнимого.
— Ну хорошо, — вздохнула Ирина, тут же подумав, что со стороны Зотова можно ожидать любой подлянки.
— Обещаете?
— Зотов! — возмущенно вскинулась начальница.
— Я должен знать, что вы не нарушите свое слово, — еще более вкрадчиво и многозначительно, пробуждая не слишком приятное предчувствие.
— Обещаю, — процедила Ира сквозь зубы, уже в следующую секунду пожалев о такой опрометчивости.
— Ну вот и договорились, — довольно усмехнулся Михаил, откидываясь на спинку кресла. Проводил взглядом идущую к выходу начальницу и в последний момент, когда тонкие пальцы легли на ручку двери, с каким-то сладостным чувством предвкушения бросил в спину: — Помните, вы обещали.
Сердитый хлопок притворившейся двери послужил ответом.
========== Сделка. II ==========
Больше всего в своей жизни полковник Гранович любил деньги. Хотя кто их не любит? Вот только не каждый — столь страстно, жадно, маниакально. И, следуя известной истине, что деньги не пахнут, Петр Николаевич не стеснялся ни в каких способах заработка. Ведь важнее денег быть не может ничего.
Страх нищеты преследовал Грановича всю взрослую жизнь. Слишком отчетливы были воспоминания о голодном, убогом детстве, о поношенной, перелатанной одежде, когда одноклассники щеголяли в дорогих шмотках; о двухразовом питании — овсянке на завтрак и макаронах на ужин; о пакете дешевых конфет под елкой на Новый год и любимом отцовском “купим новую сейчас, но как будто на день рождения”, когда вконец становилась непригодной очередная вещь.
Именно желание вырваться из унизительной, осточертевшей бедности и заставило Петра закончить школу с отличием, грезя о поступлении в какой-нибудь вуз с перспективой много, очень много, больше чем много зарабатывать в будущем. Радужные мечты развеял вставший на дыбы отец: только профессия милиционера! Сын офицера не может стать конторской крысой, трусливо отсиживающейся за бумажками, или хитрой адвокатской сволочью, за деньги защищающей всяких уродов! Терпеливый прежде, “сын офицера” впервые сорвался, заявив, что не собирается, подобно родителю, прозябать в нищете, и получил в ответ: он может делать что угодно, но в таком случае не сумеет поступить даже в самое захудалое ПТУ, а отец и пальцем не пошевелит, когда сын будет умирать с голоду. Офицер до мозга костей, Николай Сергеевич слово свое всегда держал, и Петр не сомневался — от обещанного он не отступит. Пришлось подчиниться.
