— Да не, нормально все, я в самолете поспал, а потом в кафе перекусил, — привычно отчитался Александр, но мама не обратила внимания на слабые возражения, подтолкнув в спину и по обыкновению переходя на командные родительские нотки:
— Так, все, давай мыть руки и за стол! А то остынет все скоро…
За обедом Сашка взахлеб делился информацией: как устроился на новом месте, делает успехи в английском, завел кучу новых друзей, занимается спортом, в полном восторге от обучения… Сыпал какими-то непонятными терминами, показывал фотографии друзей, университета, достопримечательностей и всяких крутых мест, проговорился, что встречается со своей одноклассницей Милой. Ира, слушая разошедшегося сына, с удивлением замечала разительные перемены: а ведь еще совсем недавно этот шалопай ничем не интересовался всерьез, то и дело доставлял матери проблемы и периодически трепал нервы. Неужели начал взрослеть? Как же быстро и незаметно, оказывается, растут дети, не нуждаясь больше в родителях…
— Ирин Сергевна, вы чего? — тихо спросил Паша, осторожно тронув за плечо выпавшую из реальности начальницу. Зимина, встрепенувшись, со вздохом поднялась и начала убирать со стола посуду.
— Да так, Паш, не обращай внимания, мысли разные. Вот ведь оно как, вроде еще совсем недавно ребенок, а потом оглянуться не успеешь, а он уже свою жизнь строит и на родителей времени нет.
— Ну, нам это в ближайшие лет восемнадцать точно не грозит, — засмеялся Ткачев, привычно бросив взгляд на округлившийся живот начальницы. — Да ладно вам, куда он денется, отучится в этой своей Америке и вернется, чего вы…
— Вот ты умный такой, — фыркнула сердито Ирина. — Посмотрела б я на тебя, если б твой ребенок решил от тебя сбежать.
— Ну, у вас такая возможность будет еще, — поддел Паша, не сдержав улыбки. — Повзрослел парень, хочет жизни самостоятельной, это нормально.
— Ну да, нормально, — торопливо кивнула Ира, судорожно сглотнув. С ужасом отгоняя эту въедливую безжалостную мысль: а если бы она снова осталась одна? Сашка в любом случае, раньше или позже, поспешил бы упорхнуть в новую жизнь, а она? Она снова осталась бы одна — как тогда, много лет назад, когда ревела ночами в подушку, искренне не понимая, почему все повернулось так жестоко. Да, сейчас она, закаленная, жесткая, практически бесчувственная, не испугалась бы никаких новых трудностей, но разве от этого легче? Что может быть страшнее, чем оказаться в полной эмоциональной изоляции — без поддержки, понимания и заботы?
— Паш, ты… Спасибо тебе за все… за то, что…
— Ирин Сергевна, да вы чего? — вскинулся Ткачев, уловив в ее голосе сдавленные больные нотки.
— Паш, я… я просто не знаю, как бы я снова одна… это так страшно, на самом деле…
— Ну вы же не одна, — теплая рука осторожно опустилась на ее плечи в мягком успокаивающем жесте. — И больше никогда не будете, я обещаю…
***
Ближе к вечеру компания уже начала собираться. Приехавший в числе первых Савицкий под предлогом приготовления шашлыка сразу же ускользнул подальше от мрачно молчащей, чем-то жутко недовольной жены. Паша, глядя на не менее хмурого друга, подумал с облегчением о том, насколько ему самому, оказывается, проще. Да, характер Ирины Сергеевны уж точно нельзя назвать легким, но ее, порой весьма несдержанную и вспыльчивую, понимать оказалось намного проще: не нужно было ломать голову, чем она недовольна, не нужно было искать причины внезапного охлаждения, не приходилось выверять каждое слово, чтобы не обидеть и не задеть ненароком. Как-то так само собой получалось, что они непринужденно, совершенно естественно улавливали друг друга, будто были настроены на одну волну. Может быть потому что принимали друг друга такими, какие есть? Паша не мог припомнить ни одного случая, чтобы Ирина Сергеевна требовала от него чего-то — выполнения каких-то тягостных обязанностей, перемен в себе, отказа от каких-то привычек и нормальных мужских желаний. Никогда не дулась, если он хотел провести вечер вне дома, не ворчала из-за каких-то бытовых мелочей, не просила дурацких ежедневных признаний и прочей малопонятной хрени. Ему, несмотря ни на что, с ней было легко — легко с ее непростым характером, строгостью, жесткостью. Наверное, так и должно быть у счастливых людей?
Вечер тек своим чередом: Агапов с Фоминым, по старой доброй традиции, сначала приняли лишнего, а потом, отправившись в ближайший магазин “за добавкой”, и вовсе пропали, найдя в лицах жителей из соседнего села более интересную компанию со схожими интересами. Сашка и сын Савицкого, окончательно заскучав, вскоре свинтили на какую-то дискотеку — у взрослых даже не нашлось желания возражать и наставлять. И, глядя на изрядно поредевшую группу друзей, Паша с недоумением поймал себя на мысли, что ему очень хочется вместе с Ириной уйти куда-нибудь в спокойное тихое место — от любопытных взглядов, взрывов смеха, каких-то дурацких разговоров. Пожалуй впервые в жизни ему, всегда веселому и компанейскому, оказалось так неуютно среди друзей, и он совершенно не понимал причины.
Ира долго стояла у перил веранды ближе к заросшему сиренью саду, и ей меньше всего хотелось возвращаться обратно. Приятная легкость вечера оказалась смазана каким-то неловким, смутным разговором, когда к ней за летним столом подсел изрядно подвыпивший Вадим и, как школьник отводя глаза, начал расспрашивать, не нужна ли ей какая-то помощь. И, однажды явившись, неприятная мысль засела с настойчивой едкостью: неужели теперь она всегда будет производить впечатление одинокой и жалкой бабы, который нужны чужое сочувствие, сострадание, помощь? Неужели она действительно выглядит так?
— Вот вы где, Ирин Сергевна, — выдохнул Паша, взбежав по ступенькам. — А я вас везде ищу…
— Ткачев, а ты у нас что, не только художник? — подколола Ира, заметив в руках гитару.
— Да не… Это Костян у нас играет. А я так… — смешался Паша, неловко перехватывая инструмент..
— Надо же, сколько, оказывается, талантов у моих подчиненных, — опускаясь в кресло, с улыбкой заметила Ирина. — Ну сыграй что-нибудь.
— Чего сыграть? — вконец растерялся Паша, устраиваясь напротив.
— Да что угодно, — повела плечом Ирина Сергеевна. Паша, неуверенно коснувшись пальцами струн, поднял на нее взгляд, и что-то трепыхнулось в области сердца, заставляя вздрогнуть. Она сидела перед ним, такая чужая и одновременно такая близкая, с забранными в высокую прическу пылающими завитками, в этом трогательном светлом платье, деликатно скрадывающем ее положение, с прямым и внимательным пробирающим взглядом, — и ему стало трудно дышать.
— … Движенья твои очень скоро станут плавными,
Походка и жесты осторожны и легки.
Никто и никогда не вспомнит самого главного
У безмятежной и медленной реки…
Он не смотрел на нее, сосредоточенно перебирая пальцами струны, и только голос — негромкий, отчего-то чуть хриплый, выдавал мягкой взволнованностью. И в отголоске угасающих аккордов наконец-то пришло долгожданное, простое и чистое понимание.
Впервые за долгое время она ощутила себя неоспоримо и абсолютно счастливой.
========== IV. 15. Угроза ==========
— Блин, Ром, я фигею! — Ткачев с грохотом выдвинул стул, но, кипя возмущением, садиться не стал, а принялся мерить шагами кабинет. — Не, ну ты прикинь, кого я сегодня видел?
— Анджелину Джоли в бикини? — хмыкнул Савицкий, не поворачиваясь и продолжая усердно стучать по клавиатуре, составляя очередной рапорт.
— Севу Червонца, прикинь! — Паша совершенно не обратил внимания на подкол. — Да мы когда его с тобой брали, нам эскашный следак на радостях бутылку подогнал и клялся, что этот тип лет на двадцать в лучшем случае загремит! А тут иду по улице — Червонец как ни в чем не бывало рожей светит!
— Да ладно? — медленно переспросил Рома и наконец повернулся, недоверчиво уставившись на друга. — Реально? Ткач, ты ниче не путаешь?
— Нет, Ром, не путаю! Я эту морду, знаешь…
— Да знаю, знаю, — вздохнул Савицкий и завис, о чем-то глубоко задумавшись.
