— Очнулся?
Шторы с легким шелестом разошлись, впуская золотистую прохладу солнечного дня. Зимина, с идеально уложенной сложной прической, в форме, босая, опустилась на край постели, коснулась ладонью лба. Паша неосознанно дернулся от прикосновения, и она, заметив, криво улыбнулась, поспешно убирая руку.
— Как себя чувствуешь?
— Бывало и получше, — слабо усмехнулся Ткачев, пытаясь приподняться. Изящная рука решительно подтолкнула его обратно.
— С ума сошел? Лежи давай, тебе вообще двигаться нельзя, неугомонный ты наш, — проворчала, слегка нахмурившись. Паша бросил взгляд на тумбочку — упаковка шприцев, куча каких-то лекарственных коробок, ампулы. Если учесть, что очнулся он не в больнице, а дома у начальницы, и вспомнить все, что этому предшествовало…
— Ирин Сергевна… вы… вы чего, сами… — пробормотал, уставившись с откровенным обалдением.
— Паш, ну вот только барышню кисейную делать из меня не надо! Чего я, по-твоему, сама какой-то укол не могу сделать?
— Ну вы, блин, даете…
— Будем считать, что спасибо ты мне сказал, — фыркнула Ирина Сергеевна, поднимаясь и выскальзывая за дверь. Вернулась с большим стаканом, позволила приподняться и, взглянув на его подрагивающие пальцы, помогла напиться. Ткачеву в этот момент больше всего захотелось провалиться сквозь землю, и чем глубже, тем лучше: здоровый крепкий мужик, а нянчатся с ним как с ребенком…
— Чего это за гадость? — буркнул, сглаживая неловкость.
— Сам ты гадость! — обиделась Зимина. — Гранатовый сок, после кровопотери самое то.
— Это типа месть за мое для вас правильное питание?
— Это типа я о тебе забочусь, дурень, — пробурчала полковник, отставляя стакан на тумбочку. Под правую ладонь подложила мобильник. — Я сейчас поеду, дел накопилось… Но если станет хуже, сразу звони, не выеживайся! А то мне, знаешь ли, трупы в квартире не нужны!
— Какая вы заботливая, Ирин Сергевна, — восхитился Паша и тут же моментально посерьезнел. — А вы… вы сами-то как?
— Странный вопрос, — вздернула бровь полковник. — Это вроде ты пулю схлопотал и кровищи потерял как не знаю кто, а потом без сознания несколько дней провалялся.
— Я… ну, в смысле… — стушевался Ткачев, покосившись на живот начальницы. Зимина, заметив его взгляд, улыбнулась — неуверенно, почти без насмешки.
— Все нормально, не волнуйся, — ответила неожиданно мягко. Пашу поразило это преображение — тихий, низкий, бархатистый тон, засиявшие каким-то особенным светом потеплевшие глаза. А ведь совсем недавно и в самом бурном порыве воображения не мог представить ее такой…
— Ну вот и хорошо, — выдохнул, закрывая глаза — какой-то незначительный диалог вымотал так, как не выматывали несколько дежурств подряд. Расклеился, перед беременной женщиной расклеился… Позорище.
— Отдыхай, — теплое дыхание ласково овеяло щеку — Ткачев изумленно впился взглядом в бездонно-темные, спокойно-внимательные глаза, не совсем понимая, что это сейчас было. Она… она его поцеловала?
========== II. 17. Оборванное звено ==========
— Значит так, лейтенант Демидов или как там тебя, — в лоб начала Ирина, не тратя время на деликатности и дипломатические трюки, — не знаю, откуда ты такой взялся на нашу голову, но тебя нигде не учили, что подставлять своих коллег как минимум нехорошо?
— Ч-чего? — вконец растерялся парень, и без того пришибленный — явление самой начальницы отдела прямо к нему домой, судя по всему, ввергло его в шок.
— Ты дурачка-то из себя не строй! — не сдержавшись, повысила голос. — Я ж не поленилась, выяснила про тебя кое-что, прежде чем приехать. А теперь попробуй меня убедить, что поступление на твой счет более чем приличной суммы и наркотики в столе у Измайловой это простое совпадение. Что скажешь?
— Я-я…
— Только прежде, чем начнешь врать, хочу тебя кое о чем предупредить. Ты у нас человек в отделе новый, всего несколько дней проработал, многого не знаешь… Так вот, у этой женщины, которую ты подставил, есть муж. Майор Савицкий, слышал о таком? Он человек вообще-то спокойный, но если его сильно разозлить… А как ты думаешь, сильно он разозлится, когда узнает, что это ты все подстроил? Что это из-за тебя его жена который день сидит в грязной вонючей камере, не имеет возможности нормально поесть, выспаться, увидеться с мужем или просто с ним поговорить по телефону? И во всем этом виноват ты и твоя жадность! Нет, ты, конечно, можешь все отрицать или вообще молчать… Но я не думаю, что продолжишь это делать, когда тебе сломают руку или ногу, а может, даже пару ребер. Нет, я не угрожаю! Я предоставляю тебе выбор: рассказать все сейчас мне и остаться живым и здоровым, или продолжать упрямиться и в результате оказаться в реанимации. Так что ты выбираешь?
***
В офис риелторского агентства с романтичным названием “Золотые ключи” Савицкий отправился в весьма боевом настроении — очень уж яркими были воспоминания о неожиданной перестрелке, ранении Паши, о том, как он истекал кровью у него на глазах… Роме даже думать не хотелось, чем бы все обернулось, не успей он вовремя отреагировать, а пуля — пройди чуть левее. И теперь, предвкушая серьезный разговор с этим гребаным деятелем, хозяином крошечной фирмочки, сдавшим дом каким-то долбаным уголовникам, которые творили натуральный беспредел, Савицкий был уверен, что разговорить его не составит труда, независимо от того, захочет он пойти на диалог или нет.
Хлипкая дверь под нетерпеливым напором распахнулась легко — похоже, грабителей здесь не боялись. И, между прочим, зря — небольшое, давно требующее ремонта помещение оказалось перевернуто вверх дном, как после нашествия каких-нибудь вандалов.
— Твою дивизию! — Рома медленно отступил назад, расширенными глазами уставившись на сидевшего в кресле директора, успев подумать, что увиденная жуткая картина еще долго будет сниться ему в кошмарах.
***
Больше всего в жизни Паша ненавидел две вещи: беспомощность и бездействие. Энергичная, веселая натура и профессия, не располагающая к покою, не давали расслабиться, увлекали в водоворот событий, а иногда и весьма опасных приключений, но никогда не позволяли на чем-то зацикливаться и унывать. А теперь, оказавшись буквально прикованным к постели, Ткачев просто изнывал, и даже не столько от безделья и скуки, сколько от навязчивых, малоприятных мыслей, а еще — невыносимого, жгучего стыда.
Савицкий, ненадолго заглянув, не поскупился на краски, расписывая последние события, упомянул и геройства Зиминой, помогавшей ему скрыть следы произошедшего и возившейся с раненым, поведал и последние новости о неприятностях Лены и подвижках в расследовании. Не преминул отметить, немного отойдя от мрачной загруженности, и повышенное внимание начальства к персоне скромного опера, не обойдясь без подколов. Паша, не сдержавшись, указал направление, куда может следовать слишком догадливый друг, хотя злился больше на себя. На ту неоднозначность, с которой не мог справиться, как ни старался: ну не получалось у него разделять все происходящее, хоть ты тресни!
Это поначалу объяснимыми и прозрачными казались все порывы — он точно знал что, зачем и для чего делает. Все удивительно сошлось — привычная неспособность сидеть сложа руки, оставаясь сторонним наблюдателем, и внезапный поворот в судьбе, о возможности которого не задумывался никогда прежде. Это был его шанс — отойти, отвлечься, погрузиться в заботы.
Стать кому-то нужным.
Удивительно — спустя столько времени одиночества, отчаяния и пустоты, вдруг оказаться кому-то нужным, пусть даже этого человека еще не было на свете. Он не задумывался, имеет ли право давить на начальницу, принимать за нее решения, вторгаться в ее жизнь, и даже ее возмущение не играло никакой роли. Все, на что прежде не обращал внимания, а то и вовсе не замечал, приобрело совсем иное значение — как она допоздна торчала на работе, питалась кое-как, а то и вовсе забывала о подобной потребности, травила себя сигаретами и алкоголем… Он не собирался клеймить ее плохой матерью, мало о чем думающей и легкомысленной — похоже, Зимина и сама еще не совсем свыклась со своим положением, не торопясь выходить из привычного круга жизни. Впрочем, в этом ему и в голову не пришло бы ее наставлять или устраивать сцены — в конце концов, все, что за пределами самого важного, его совсем не касается. А самое важное — это здоровье и благополучие их ребенка, ради которого он готов был переступить через многое — свое отношение к Ирине Сергеевне, давние привычки, не слишком хорошие стороны характера. Это то, ради чего просыпался раньше нее, принимаясь готовить завтрак; носился с веником и пылесосом, следя, чтобы нигде не было ни пылинки; мотался по магазинам и аптекам в поисках всяких прибамбасов для беременных; то, ради чего устроил дурацкий спектакль, налаживая отношения с тещей и сыном начальницы — в его семье должна быть здоровая атмосфера. Да это, к слову, и не требовало особых усилий — легкий, уживчивый характер не подвел и тут, а его отношение именно к Зиминой не имело ничего общего с ее близкими — смешивать все в одну кучу было бы как минимум странно.
