После ужина, главным блюдом которого, несомненно, явился крабовый суп, на камбуз заглянул юнга Меггль с известием, что меня ждет капитан. Десперандум сидел во вращающемся кресле за заваленным бумагами столом. Единственная масляная лампа под потолком отбрасывала на широкое бородатое лицо капитана дрожащие тени.

Он оторвался от работы и закинул руки за голову.

– Ты, Ньюхауз, последнее время интересовался наукой, верно? – без предисловий начал он. – Вот я и решил разъяснить тебе, что произошло сегодня и как это следует понимать.

– Польщен вашим доверием, сэр.

– Попробуем беспристрастно рассмотреть имеющиеся факты, – приступил Десперандум несвойственным ему лекторским тоном. – Леска останавливалась несколько раз на различной глубине, а затем была перерезана. О чем это может говорить?

– Кто-то играет с нами? – попробовал угадать я.

Капитан свирепо зыркнул на меня и оставил мое предположение без комментариев.

– Я тут произвел необходимые расчеты, – продолжил он, обведя рукой гору бумаг на столе. Я подошел поближе.

– За основу вычислений я взял свойства гранулированной скальной породы. Стоит отметить, что я рассматриваю плотность камня, а также электростатические и химические связи в нем как функцию площади поверхности. Я подставил данные в известную формулу, описывающую изменения в геологических структурах под воздействием внешних факторов.

Я никак не мог вникнуть в его каракули.

– Оказалось, что в Море Пыли имеют место процессы более сложные, чем предполагалось ранее, – Десперандум разгорячился. – При определенных условиях, которые невозможно воспроизвести на поверхности, пыль оказывается спрессована до плотности камня, причем образования принимают вид длинных и плоских горизонтальных полос. Эти пласты крайне нестабильны, они постоянно перемещаются и разрушаются. Но их вполне хватает на то, чтоб остановить глубиномер, а их края – острые и твердые, как кремень. Они разрежут все что угодно.

– Вон оно что... – наконец до меня дошло, что бумаги, на которые я все это время пялился, сплошь усеяны цифирью без малейшего намека на вычисления. Я видел несколько знаков умножения тут и там, пару больших интегралов, но они никак не соотносились со всем остальным. Никаких результатов и в помине нет, только разрозненные числа – большие числа, миллионы и миллиарды, словно каждый разряд увеличивал значимость записей, помогая их создателю крепче уцепиться за реальность. Бессмысленные, случайные наброски.

– Именно, – подытожил Десперандум. – Есть также косвенные доказательства. Не исключено, что подобный феномен служит причиной необычайно сильных течений. Представь, что случается, когда барьер между разнотемпературными слоями внезапно исчезает. Возникшая турбулентность способна породить даже бурю.

– Звучит убедительно, – заверил я. Мы с капитаном обменялись недоверчивыми взглядами.

Глубоко заполночь я проснулся от шепота шагов по лестнице. Никто другой не мог так ступать – только Далуза.

Открыв глаза, я почти ничего не увидел: темнота, заполнявшая камбуз, клубилась неясными фиолетовыми пятнами, да сквозь открытый люк заглядывала еле различимая звездочка.

Ночи в Море холодные: пыль держит тепло хуже, чем вода. Я поежился и натянул свое старое шерстяное одеяло до подбородка.

– Далуза, – позвал я, удивившись звуку собственного голоса.

– Я ненадолго, – отозвалась она. Я услышал, как она приблизилась ко мне. Похоже, она видела в темноте лучше меня – или чувствовала тепло, или ей хватало света одной-единственной звезды. Как бы там ни было, она легко добралась до моего матраса, поправила одеяло и устроилась рядом, примостив голову у меня на плече. Сквозь тонкую преграду я ощутил жар и невесомость ее тела.

Сердце заколотилось, и я постарался отвлечься:

– Как тебе сегодняшнее представление с измерением глубины?

– Старый спектакль, – пробормотала она, забираясь на меня и просовывая руку под одеяло.

Мне отчаянно захотелось дернуть Пламени, но я не сдавался:

– О чем ты?

– Я же с ним третий рейс. Он это проделывал раз двадцать, и всякий раз бестолку. Иной раз по полдня убивает – но двух одинаковых измерений еще не случалось.

– В каждом рейсе?

– Ага. Сменит всю команду, кроме меня, и снова за старое.

Я расхохотался так, что Далуза чуть не свалилась. А что мне еще оставалось – или посмеяться, или напиться. Учитывая мое положение, уместен был лишь первый вариант.

– Пора бы ему завязать с этим. Чего он уперся?

Далуза потянулась, и я не увидел, а почувствовал, как ее лицо застыло в паре дюймов над моим. Ее горячее, нездешне-пряное дыхание коснулось моих губ.

– А ты не думал, что, возможно, капитан не в своем уме?

Мне показалось, что я уже слышал нечто подобное.

– Только не говори мне, что у него мания.

– Но ведь так оно и есть, – удивилась она. – Ты же знаешь, что у глубоких стариков тяга к смерти непреодолима, хотят они того или нет. Но считается, что можно продолжать жить, если у тебя есть цель, столь значительная, что каждая клеточка твоего тела знает о ней и живет ради нее.

Я потянулся обнять ее, но наткнулся на расправленные крылья, тянувшиеся по бокам до самой поясницы. Пришлось сомкнуть руки у нее на ягодицах.

– Этого и хочет Десперандум, – продолжала Далуза, делая вид, что ничего не заметила. – Жить, жить и жить. Но себя не перехитришь. Когда воюешь сам с собой, от пораженья не уйти.

Я раздвинул колени, чтобы Далузе было удобнее. Она ткнулась подбородком мне в грудь и прошептала:

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. – Это по-прежнему было правдой.

Некоторое время мы молчали.

– Я слышу, как в тебе кровь ходит, – сказала она.

На несколько минут я совершенно потерялся, а затем меня заполнила доселе неведомая, пугающая смесь вожделения и гнева, нашедшая выход в боли – я до хруста сжал локоть Далузы, и ее сдавленный крик прозвучал для меня музыкой. В тот же миг я осознал дикость своих действий и выпустил ее. Она чуть отстранилась и тихонько всхлипнула.

– Я не получил от этого удовольствия, – выговорил я, придя в себя. – Ни малейшего...