Рецензенты: канд. ист. наук, доц., ст. науч. сотр. Института этнологии и антропологии РАН М.К. Любарт; д-р пед. наук, проф., декан факультета искусств, социальных и гуманитарных наук Тульского государственного педагогического университета им. Л.Н. Толстого Е.Ю. Ромашина.

Монография подготовлена при поддержке гранта ОГОН РФФИ 17-06-00066а

© Безрогов В.Г., Артёмова Ю.А., Никулина Е.Н., Тендрякова М.В., 2020

© Тендрякова М.В., ред., 2020

© ООО “Образовательные проекты“, 2020

Вся часть I,

главы 1, 2, 4, 5 части II,

а также главы 1, 2, 4, 5 части IV

написаны В.Г. Безроговым

при участии М.В. Тендряковой.

Вся часть III и глава 2 части IV

написаны Ю.А. Артёмовой.

Глава 3 части II

написана Е.Н. Никулиной и В. Г. Безроговым.

Эта книга была задумана Виталием Григорьевичем Безроговым как один из этапов многолетнего исследования истории учебной литературы. Причём, никак не завершающих тему того, как и чему в разные исторические эпохи учили детей. Знакомство с каждым новым-старым учебником и его автором порождало у В.Г. Безрогова множество новых вопросов, открывало новые грани исследования: какая картина мира формировалась в головах учеников? Какими хотели их видеть наставники? Какой багаж знаний давали с собой в дорогу? И как всё это сочеталось с общей историко-политической ситуацией?.. Исследование должно было продолжаться ещё многие-многие годы… Наверно так и будет, с его лёгкой руки, его вдохновением – Виталий Григорьевич успел вовлечь в сферу истории педагогики многих исследователей разных поколений, но это будет уже без его прямого участия и не под его руководством.

В.Г. Безрогов – главный соавтор этой коллективной монографии. Он очерчивал круг анализируемой учебной литературы, собирал материалы и писал совместно с нами статьи, предложил для обсуждения план будущей книги, вот только завершить работу над нею не успел.

Необычное сочетание: эта книга выходит в свет за авторством В.Г. Безрогова, и становится посвящением его – Виталия Безрогова – светлой памяти.

Отечественная история педагогики часто склонна говорить о «месте Ушинского в российской и мировой педагогике», об отрицании им европейской образовательной практики и теории[1]. Иногда даже путают исторический феномен К.Д. Ушинского с его феноменальностью[2]. На порядок меньше уделяется внимание значительному и значимому месту мировой педагогики в становлении самого Ушинского[3]. Тема влияния европейских дидактических традиций на создание русских школьных учебников, в том числе на «Родное слово» и «Детский мир», заслуживает серьёзного внимания. Представление об Ушинском как о лидере, который возглавил борьбу против влияния немецкой педагогики на нашу школу, распространённое среди советских авторов[4], претерпевает существенные изменения по мере анализа европейских источников, с которыми он работал. Становится очевидным, что речь идёт не о борьбе или заимствованиях, а о диалоге дидактических традиций. За каждой стороной диалога стоят своя культура и свои представления о мире, с которым надо познакомить ребёнка, а также образ ребёнка и представление о том, как «преодолеть» детство и из маленького человека вылепить взрослого.

О продуктивности диалога как методологии порождения нового знания говорилось неоднократно (см. работы М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, В.С. Библера). Имеется в виду диалог в широком смысле слова, диалог как соединение многих голосов и наслаивание различных смыслов: «Гуманитарная мысль рождается как мысль о чужих мыслях, волеизъявлениях, манифестациях, выражениях, знаках, за которыми стоят проявляющие себя боги (откровения) или люди…»[5]. А также диалогичность самого существа культуры: культура как диалог между людьми, между поколениями, между многообразными коммуникативными системами и языками культуры[6].

В нашем случае этот глобальный принцип диалогичности преломляется и реализуется в виде диалога авторов различных учебных пособий, диалога различных направлений и концепций образования и предстаёт в виде выбора учебных изданий для работы с ними российских педагогов, в виде переводов, адаптаций и появления отечественных пособий, создающихся в ходе такой работы.

В России вторую половину восемнадцатого столетия можно назвать «переводческим бумом» – на русский язык переводилось и издавалось множество иностранной литературы, включая учебные пособия. Первоисточники при этом указывались далеко не всегда. Необходимо особенно тщательное бинарное исследование каждого из контактов для воссоздания в итоге многомерной картины взаимодействия реципиента с различными воспринимаемыми традициями и примерами. Был ли смысл переводов в интеграции и создании поля для беседы? Или, скорее, в осознании достижения возможности «говорить на языке большого общества и взрослой педагогики и науки», поскольку европейское мыслилось как образцовое. Или это был смысловой перевод, подразумевающий адаптацию к русскоязычному читателю? При этом в процессе диалога приоритеты менялись – подчас весьма кардинально. Прочитанное (=услышанное) и воспринятое применялось для утверждения своего как лучшей версии того, что приходило с переводами, в частности для утверждения национального характера образования, выстраиваемого под сенью и для нужд российской монархии.

В нашем исследовании, в центре внимания которого находятся пособия Ушинского, мы решили прежде всего сконцентрироваться на контактах российского мира учебной литературы с немецко-язычными и некоторыми англоязычными пособиями.

Взаимодействие русской и немецкой педагогических традиций уходит своими корнями в конец XVII века и начинается с работы над созданием учебников для освоения грамоты, с создания азбук, букварей, книг для чтения на родном языке.

В трёхвековом процессе взаимодействия дидактических традиций можно выделить несколько последовательно сменявших друг друга стадий. Первая – перевод и подражание (конец XVII – вторая половина XVIII века). В этот период в российском обществе просыпается активный интерес к учебной литературе, переводится с нюрнбергского издания 1755 года и дважды издаётся (1768 и 1788) «Видимый мир» Я.А. Коменского[7].

По мере того, как переводимые учебники адаптировали к российской аудитории, на смену точному переводу приходил пересказ. Тогда один немецкий прототип давал жизнь целому ряду самостоятельных учебных пособий.

Далее прямой перевод и пересказ уступают место диалогу-дискуссии. Это было обусловлено влиянием немецкого романтизма, поэтизацией в немецкой философско-педагогической культуре и в учебниках родного края, народа и страны. Зарождавшееся после 1812 года российское национальное самосознание восприняло немецкий национал-романтизм за основу своего, сформировавшегося во внешнем скрытом или явном отталкивании от собственного идейного и ментального источника.