- Думкопф! Сесть – встать! – рявкнул фашист. Дуло “вальтера” снова качнулось вниз-вверх и уставилось на меня.
Только сейчас я сообразил, чего добивается немец. Присел на корточки, встал.
- Шнель, русише швайн! – зарычал немец. – Бистро!
Я быстрее сел и встал, потом еще и еще раз…
- Сесть – встать! Сесть – встать! – командовал белокурый, скалясь и поигрывая пистолетом.
Я запыхался и уже начал уставать.
- Ротзнасе! Соп-ляк! – презрительно сплюнул на землю немец, и обернувшись к сидевшему в коляске пулеметчику, по слогам произнес:
- Ру-си-ше Вань-ка – встань-ка!
Фриц в мотоциклетной коляске громко загоготал. Наверное, парочка уже не один раз так забавлялась…
Немец пятерней толкнул меня к забору, а сам сделал пару шагов к стене дома.
“Сейчас будет стрелять!” – я похолодел.
Но немец положил “вальтер” на деревянный столик, который стоял около дома, расстегнул ширинку и принялся мочиться на стену, иногда косо поглядывая в мою сторону.
А я во все глаза смотрел на пистолет, который лежал на столешнице всего в трех шагах. Если сейчас броситься вперед, схватить пистолет и выстрелить в эту скалящуюся фашистскую морду…
Но тело словно одеревенело. Я не мог пошевелиться и только во все глаза смотрел на оружие.
Помочившись, фриц неторопливо застегнулся, взял “вальтер” со стола и повернулся ко мне.
“Вот и все, - сердце рухнуло вниз. – Сейчас он выстрелит!”
Немец действительно поднял пистолет на уровень лица, прищурив левый глаз.
- Пух! Пух! – он дважды дернул дулом кверху и захохотал.
Фриц еще раз окинул меня взглядом, скалясь, сунул “вальтер” в кобуру и пошел к мотоциклу. Уселся в седло, газанул, выворачивая руль. Развернувшись во дворе, мотоцикл выехал на улицу.
Я стоял, ни жив, ни мертв. Потом принялся торопливо собирать с земли лук и капусту.
Маме и Петьке я, конечно, ничего не рассказал. Сел на ящики из-под картошки в самом уголке погреба и долго сидел, закрыв глаза и опираясь спиной на холодную кирпичную стену.
“Я струсил! – мысли терзали душу. – Я повел себя не как пионер! Трус, трус, трус!”
Ведь мог же, мог схватить пистолет со стола и выстрелить в этого гогочущего фашиста! Так бы сделал настоящий советский пионер. А я струсил!
Я был двенадцатилетним мальчишкой, и мысли у меня были мальчишеские, наивные…
Но с тех пор часто, особенно когда предстояло сделать что-то серьезное или опасное, мне снился черный зрачок направленного на меня “вальтера” и хохочущий белокурый немец. И сердце снова душил ужас…
…Вот и сейчас. Холеный, улыбающийся фашист снова целился в меня…
Я вскинулся, открыл глаза, осмотрелся. В салоне автобуса многие подремывали. Макарин сидел, прислонившись виском к холодному стеклу, и задумчиво смотрел в ночную степь за окном.
Тыльной стороной ладони смахнул холодные капли выступившего на лбу пота. Кошмар из военного прошлого сделался моим проклятьем. Каждый раз, когда мне угрожала опасность, гогочущий белокурый фриц с “Вальтером” являлся из подсознания, топя разум и сердце в ледяной стуже ужаса. Это было не видение, нет, - лишь секундное, меньше – мгновенное ощущение неодолимой жути, неотвратимой беды и смерти. С годами я научился его превозмогать. Но душевная травма, полученная в лихолетье войны, была по-прежнему со мной. Если бы медики, следящие за здоровьем космических экипажей, узнали о моих психологических проблемах, я был бы немедленно отстранен от полета, от космоса, да и от любой опасной работы. Потому что никто не может гарантировать, что когда-нибудь страх не окажется сильнее меня. С первого дня пребывания в отряде космонавтов я жил под двойным душевным грузом: со “старым” страхом и под страхом быть уличенным в страхе.
Вскоре колонна машин свернула к монтажно-испытательному корпусу на второй площадке - тому самому, в котором когда-то готовили к старту Юру Гагарова и всех остальных наших ребят-космонавтов.
На “двойке” мы надели полетные скафандры “Сокол”. Неуклюже шагая в космической “спецодежде”, прошли через анфиладу комнат, в которой проводится проверка скафандров и систем жизнеобеспечения, в монтажный зал испытательного корпуса. Входные ворота зала были открыты настежь, и за ними толпились провожающие: местные “технари”, командированные на Байконур ученые и специалисты, фото- и киножурналисты. Чуть впереди толпы выстроились в ряд члены государственной комиссии, а еще на шаг ближе к распахнутым воротам испытательного корпуса одиноко стоял у штанги с микрофоном председатель госкомиссии генерал-майор Керимбаев.
- Готовься, Олег, - со смешком шепнул Макарину, - сейчас нас с тобой будут снимать. Для телевидения и для истории.
Макарин весело фыркнул, но все же подобрался и слегка расправил плечи.
- Старайся шагать со мной в ногу, - подсказал я.
- Слушаюсь, товарищ старшина, - улыбка поползла по пухлым губам бортинженера.
- Р-разговорчики в строю! - шутливо рыкнул в ответ. - Ну, пошли!
Не строевым, но четким шагом мы вышли из ворот испытательного корпуса и остановились напротив шеренги членов госкомиссии. Глаза слепили лучи прожекторов и юпитеров, жужжали кино- и телекамеры, там и сям яркими бликами вспыхивали фотовспышки.
- Товарищ председатель Государственной комиссии, - я вскинул ладонь к гермошлему скафандра, - экипаж ракетно-космического комплекса “Знамя-5” - “Лунник-5” к полету готов. Командир комплекса полковник Леонтьев.
Керимбаев едва слышно нервно кашлянул и с легким кавказским акцентом произнес:
- Желаю вам успешного выполнения задания Родины и благополучного возращения на родную Землю.
Он поочередно обнял меня и Олега, а затем сделал шаг в сторону:
- Прошу садиться в автобус, товарищи космонавты. Пора ехать на старт.
Нас мгновенно окружили люди, десятки рук потянулись к нам.
- Товарищи, товарищи! - Генерал от медицины Олег Козенко выступил из-за наших спин и широко раскинул руки. - Никаких контактов с экипажем! Слышите? Никаких! Люди идут в космический полет, а вы!...
Толпа замерла вокруг нас, сомкнув плотное кольцо. Замешательство длилось всего несколько секунд. Потом кто-то из задних рядов зычным голосом крикнул:
- Экипажу космонавтов - ура!
И тут же десятки и сотни голосов подхватили:
- Ура! Слава! Успеха вам, ребята!
Олег вскинул над головой поднятые в приветствии руки.
- Спасибо, товарищи! Спасибо! - Я тоже пару раз взмахнул рукой, и стал подниматься по ступенькам в салон автобуса.
Из окна автобуса мачты лунного стартового комплекса и застывшая на старте огромная ракета с надписью крупными красными буквами “Ленин” на белоснежном борту были видны, как на ладони. К ним мы теперь и направлялись.
Едва автобус вырулил от “двойки” на автотрассу, кто-то из работников испытательной бригады, разместившихся в салоне за нашими креслами, откашлялся и вполголоса запел:
- Заправлены в планшеты космические карты...
Это традиция - перед каждым пуском петь в салоне едущего на стартовую позицию автобуса эту песню на слова Владимира Войновича.
- ...И штурман уточняет в последний раз маршрут, - подключился к общему хору сидевший рядом со мной Макарин. Я вздохнул и тоже принялся подпевать - традиция есть традиция:
- Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом – у нас еще в запасе четырнадцать минут…
Н-да... Маршрут наш хорошо известен и без штурмана, заранее введен в бортовые вычислительные машины, времени до старта еще более двух часов, а вот насчет закурим... Позавчера в гостиничном номере генерал Маканин поймал второй дублирующий экипаж - Валеру Быкова и Колю Руковина - за попыткой выкурить сигарету. Одну на двоих. Скандал был - мама дорогая! Маканин пообещал ребятам все кары небесные, начиная от отстранения от подготовки к полетам и кончая немедленным увольнением из отряда космонавтов. Строгий у нас генерал.
