– Я даже представить не могу, чтобы в России какой-нибудь дедок так принарядился, а если бы такой смельчак нашелся, думаю, вряд ли он доехал бы до дома. Его бы прямо из метро замели в психушку, – усмехнулся художник. Русским сложно понять подобное проявление индивидуальности, у нас менталитет другой. В нашей стране ты должен быть, как все, а если не дай бог не такой, тогда ты изгой.

– Лично мне абсолютно по барабану, как человек выражает себя, – вздернул плечами сосед, – он имеет право быть тем, кем хочет и носить то, что ему нравится. Но, к сожалению, и в Америке есть люди, которые нетерпимо относятся к не таким, как они.

– Раз японцы смело ходят по улицам в подобных нарядах и не боятся осуждения и отчуждения в социуме, это говорит о том, что они по настоящему свободные люди. А свобода для человека превыше всего. Жизнь – она одна, и каждый должен прожить ее так, как хочет, а не так, как ему навязывает общество. И эти старые самураи служат тому подтверждением. Захотелось деду надеть костюм морячки и кто ему запретит? – парень снова посмотрел на Тони и продолжил: – никто. И плевать он хотел на всех с самой высокой точки богини счастья и благополучия.

– Э, брат, да ты еще и философ, – с улыбкой воскликнул американец, – хотя разве может художник не быть философом? – спросил он и тут же ответил: – вряд ли творчество возможно без философского осмысления. Я прав? – он по-дружески толкнул Михаила в плечо.

– Сто процентов, – подтвердил тот.

– Тогда поднимай свой зад и пошли подкрепимся, – Тони встал вместе с макбуком и положил его на свою кровать, – потом досмотрим фотки, а то я голодный, как стая диких кайотов.

– Такая же фигня, – согласно кивнул Михаил и сунул блокнот с карандашом под подушку, – а что разве кайоты бывают не дикими? – спросил он.

– Не бывают, – мотнул головой сосед, – но иногда американцы пытаются обмануть природу, надеясь приручить их. Берут на воспитание щенков, которые остались без родителей. Правда, не во всех штатах разрешено их держать, в некоторых за это могут оштрафовать или даже арестовать. Говорят, звери неплохо уживаются с людьми, вот только когда начинают взрослеть, становятся агрессивными и могут представлять опасность не только для домашних животных, но и для человека, – цыкнул языком Тони, – кайот это тот же волк, только размером чуть поменьше. Так что если вдруг решишь его завести, лучше откажись от этой идеи, – хохотнул приятель, – ты же сам говоришь: «Зверь, он и в Африке зверь».

– Спасибо за совет, Тони, – усмехнулся Майкл и направился в ванную, шлепая босыми ногами, – а то я уже хотел отправляться за зверушкой. Десять минут, и поедем обедать, – сказал он и закрыл за собой дверь.

Спустя время, он вернулся из ванны с полотенцем на бедрах и еще одним полотенцем вытирал волосы. Тони сидел за обеденным столом, в той части комнаты, которая служила молодым людям кухней. Хотя кухня это слишком громкое название, поскольку кроме чая, кофе и незамысловатых бутербродов, парни ничего не готовили. Они предпочитали питаться либо в университетских кафе, либо встречались после занятий и шли обедать где-то в городе. Молодые люди учились в одном кампусе, но на разных факультетах. Михаил изучал японскую филологию, а Тони международное право. Пока американец потягивал кофе из своей любимой чашки с надписью: «Если я тебе не нравлюсь – застрелись. Я все равно не изменюсь», Михаил надел джинсы, толстовку и присел на кровать, чтобы зашнуровать кроссовки.

– Я готов , – он вытащил из-под подушки свои художественные прибамбасы, сунул их во внутренний карман куртки и прихватил с тумбочки телефон с наушниками, – Тони, пошли уже, потом допьешь свой кофе.

Уже через некоторое время они подошли к калитке, ведущей за территорию общежития. Когда Тони приложил пластиковую карточку к замку, Михаил невольно улыбнулся, вспомнив день приезда в Японию. При заселении в общежитие, ему вручили две карточки, одну от комнаты, другую от этой калитки. В тот день, точно так же, как теперь делал американец, он приложил карточку к замку и потянул дверь на себя, но та даже не шелохнулась. Тогда он снова приложил карточку и стал толкать калитку от себя. И снова ничего. Неизвестно, сколько бы еще парень предпринял попыток, чтобы попасть в эту чертову калитку, если бы ему на помощь не подоспела пожилая японки, проходившая мимо. Она объяснила ему, что дверь открывается ни вперед, ни назад, а отъезжает в сторону. Михаил до сих пор помнит, как в тот момент ему стало стыдно, он почувствовал себя пещерным человеком и в который раз с момента прилета в Японию понял, что это страна из какого-то другого, параллельного, неизвестного ему мира.

– В пиццерию? – предложил Михаил, когда молодые люди вышли за территорию и направились по улице в сторону метро.

– Майкл, я понимаю, что в тебе бурлит кровь коза ностры, – усмехнулся Тони, – но мне твои пицца, паста, впрочем, как и все эти рамены, собу и прочая японская еда уже вот где сидят, – он провел ребром ладони по горлу и добавил: – давненько мы с тобой бургеры не ели.

– А ничего, что мы ими вчера ужинали, – напомнил приятель.

– Так это было вчера, – фотограф развел руками, – ты бы еще вспомнил, что мы с тобой ели в день нашего знакомства. Слушай, а поехали на острова Мацусима сгоняем, – предложил он, – мы там еще ни разу не были. Мои одногруппники японцы рассказывали, что там классно, да и кафешек всяких полно. Заодно, там и поедим. Ты как, не возражаешь? – он бросил взгляд на товарища.

– Я не против, – согласился Михаил.

Они свернули на оживленную улицу, зднсь тянулись сплошные торговые центры, рестораны, кафе, украшенные яркими вывесками, по которым бежали цепочки иероглифов. По проезжей части туда-сюда сновали начищенные до блеска автомобили и мотоциклы. Велосипедисты ехали по специально отведенным дорожкам. Михаил вспомнил, как первое время левосторонне движение резало ему глаз. Труднее всего привыкать к нему пешеходам из других стран.

– Вот скажи мне, русский, что здесь написано? – американец кивнул на расположенные вертикально большие ярко-красные иероглифы на стене высотного здания.

– Магазин электроники, – ответил Михаил, – «Big camera» называется.

– До чего же мудреный язык, – воскликнул Тони, всплеснув руками, – в нем, как и в твоем русском, можно голову сломать. Интересно, кто был его родоначальником?

– Китайцы, – пояснил Михаил, – иероглифы пришли в Японию оттуда, примерно в 500 году до нашей эры, когда у самураев еще не было своей письменности, а китайская уже вовсю развивалась. Позже японцы адаптировали их сложные символы в свой современный язык.

– Если бы я здесь учился на их языке, клянусь, я бы уже давно сделал ноги отсюда, – признался американец.

– Но ты же все равно изучаешь японский, – напомнил Михаил.

– Изучаю, – подтвердил он, – но чисто для развития, как в Америке учил немецкий. Я до сих пор не могу разобраться во всех этих азбуках.

– А что в них разбираться, – вздернул плечами художник и принялся объяснять: – хирагана используется для японских слов, катакана для заимствованных, а кандзи – сложные китайские иероглифы, ими постоянно пользуются при письме. В повседневной жизни все три азбуки смешиваются и используются вместе, так что можно одновременно встретить и хирагану, и катакану, и кандзи в…

– Стоп, стоп, стоп, – перебил фотограф и замахал руками, – Майкл, если тебя не остановить, ты будешь полчаса читать лекцию. Говорят, чтобы быть грамотным нужно знать две-три тысячи иероглифов. Неужели их можно запомнить? – спросил Тони, – я уже месяц не могу понять, какой иероглиф означает слово «человек», а какой «входить». Они похожи, как две капли воды, только у одного из них приставная палочка слева, а у другого – справа. Или, например, «сухой» и «тысяча», «самурай» и «земля» и таких примеров до фига и больше. У них если и есть различия, то такие, что сразу и не заметишь.

– Вот потому японцы изучают кандзи всю жизнь, начиная со школьной скамьи и вплоть до старости. Это мы с тобой выучили свои алфавиты, научились складывать буквы в слова, и дело с концом. Мой препод говорит, чтобы более менее хорошо владеть японским понадобится не меньше девяти лет.