Я не сказала Мане о шабаше с Евой, и об этом тоже не расскажу. Пусть полагает, что мы с отцом для того, чтобы разбудить мои способности, пользовались лишь состоянием измененного сознания. Впрочем, как сказал мне Гай, мало кто смог бы предположить, что обычными способами до дампира не достучаться. Значит, и у Маны такой догадки не возникнет (хотя кто его, хитрожопого, знает)… Наверное, заметил он, это связано с тем, что в тебе вампирского не на одну вторую, а на три четверти…
И я видела, что Гаю не дают покоя мысли о моей природе. Когда мы обменялись кровью, я стала очень хорошо его чувствовать, куда лучше, чем чувствовала Ману. Так вот, мой отец никогда не сталкивался с подобными мне, зато читал о них и слышал. Когда я попросила резюмировать для меня все услышанное и прочитанное, Гай изложил несколько общих моментов, налил много воды, растекся мыслию по древу, но не сумел убедить меня в том, что ничего не скрывает. Однако большего от него добиться я не сумела.
Так вот, мы встретились с ним, пылающим белой аурой, в Бездне, и там я научилась двигаться со скоростью вампира, а позднее и кое-чему еще, по мелочи. Гай сказал мне, что это и впрямь мелочи, так сказать, побочные эффекты вампирской сущности. На мой вопрос, а что же является главным, отец не ответил. Не потому что не хотел, а потому что не знал. “Это известно лишь тому, кто нас создал”, - только и сказал он.
Да и, честно говоря, после моих визитов в Бездну мне начало казаться, что весь реальный мир - один большой побочный эффект чего-то… Бледная тень какой-то огромной стены, заглянуть за которую мне удавалось лишь глазком. Гай считал, что метамфетамин лишь подарил мне несколько часов блаженных глюков - ведь он не сумел обнаружить меня в Бездне. Я не согласна с ним…
Все эти воспоминания пронеслись в моей голове за секунду. Мана с интересом смотрел на меня, небрежно поигрывая тростью. Очень жаль, что мысли читать я не научилась. Надо будет спросить у Гая, возможно ли это. Хотя… не знаю, как объяснить, но сдается мне, что Бездна так не работает. А как она работает вообще?.. От подобных мыслей моя голова порой просто распухает, и я не могу уснуть до утра, снова и снова вызывая в памяти картины, открывшиеся мне ТАМ…
- Расскажи, - коротко потребовал зеленоглазый.
Черт, наверное, на моем лице написано слишком много сейчас. Надо научиться лучше скрывать эмоции. И еще было бы неплохо научиться находить слова для описания Бездны, потому что мне, привыкшей облекать в слова эмоции, очень хотелось бы облечь в них и ту область, что лежит за гранью воображения. За всеми гранями вообще.
- Я удивляюсь… - начала было я, но запнулась. Я хотела сказать, что удивляюсь тому, как Ева ухитряется оставаться такой земной, то и дело погружаясь в Бездну, но вовремя остановилась. - Удивляюсь я, Мана.
- Чему?
Чему?.. Эээ…
- Да тому, что ты не попытался все-таки догнать меня.
Да, это и впрямь удивительно. Подсознание, наверное, вернуло меня на мои земные рельсы с тех, запредельных.
Миг - и Мана оказался рядом. Раньше, чем его трость со стуком упала на пол, я ощутила касание рук. И сквозь тонкий шелк это касание обожгло меня. Мана обхватил руками мою талию и резко повернул меня к себе, так быстро, что я запуталась в своих же ногах и почти рухнула - но была подхвачена зеленоглазым.
И память вернулась лавиной, накрыла меня и отрезала от цепких щупальцев небытия, к которому я так привыкла за прошедшие месяцы…
Нет, нет, как бы ни были прекрасны многомерные, златокаменные, перевитые эхом древних голосов недра Бездны… но вот тут, на плоской, серой и по-детски глупой земле, рядом с этим вампиром мне было так, что я понимала: здесь мое место.
И Бездна отступила.
Я обхватила Ману за шею, нисколько не беспокоясь уже о своей прическе. Он держал меня крепко, обхватив под лопатками и ягодицами, прижимал к себе. Был горячим. И снова краснел, как мальчишка - прямо как тогда, когда мы прощались с ним в Борисполе.
За время, проведенное с Гаем, я разобралась в некоторых тонкостях вампирской анатомии. Без крови организм вампира перестает функционировать, но не погибает. С кровью же вампир может заставить свое сердце биться, тело - нагреваться, может вводить окружающих в заблуждение видимостью жизни. Само по себе сердце у вампиров кровь не качает, да и другие органы тоже не функционируют. Гай сказал, что со временем можно научиться обходиться меньшим количеством крови, в целом же чем ее больше - тем вампир сильнее. Собственно, тут все логично. После больших нагрузок вампиру необходимо больше крови, чем обычно (вспомнились вечеринки триариев после каждой драки с медиками).
Так вот, на мой вопрос о том, могут ли вампиры краснеть (Боже, наконец-то я смогла удовлетворить свое любопытство), Гай сказал, что несомненно. Когда я уточнила, могут ли помимо воли, Гай сказал, что могут - память тела зачастую остается с вампирами на долгие годы. И сердце тоже иногда может начать биться - от желания, к примеру. Вампиры ведь созданы из смертных людей, а тем издавна присущи два сильнейших инстинкта - размножения и питания. Гай еще что-то там рассказывал, используя смутно знакомые мне слова типа “гомеостаз”, “онтогенез” и “нейронная сеть”, но я, к сожалению, вынесла из его, несомненно, содержательной лекции только простейшие выводы.
И еще сердце вампира может биться от любви. Я не вру - Гай именно так и сказал. И если желание - это вещь вполне осязаемая (по крайней мере, есть внешние проявления, последствия, которые можно… хм, увидеть и пощупать), то… что такое любовь?.. Разве ее можно “лизнуть, куснуть, понюхать”, как говорила нам в школе преподавательница украинского, уча различать абстрактное и конкретное?.. Тем не менее Гай не взял своих слов обратно, добавив лишь “Ну, считай, что любовь и желание едины”.
И вот я в руках горячего то ли от любви, то ли от желания Маны.
Я слышала, что о нем говорили его коллеги из других стран, а также форумчане. Еще мне довелось познакомиться с двумя детьми Маны, с Леттерией да Монтефельтро, женой Мастера Австрии, и Софией Роморантен, женой Мастера Франции. Леттерия - Лилли, как ее называли Жанна и Жозефина, была девушкой странной и редкой красоты. Когда я увидела ее впервые, мне сразу пришло на ум воспоминание о лермонтовском Печорине, точнее, о его необычной внешности, отражающей противоречивый характер этого персонажа. У Лилли, как и у Печорина, были темные глаза и белокурые волосы. И, по всей видимости, девушка тоже была из тех, кого всю жизнь - вечную ли, бесконечную ли - разрывает на части двойственность натуры. К примеру, Лилли упорно отказывалась пить кровь прямо из шеи смертного, предложенного ей Маной, и всячески подчеркивала свою человечность. Тем не менее, она искренне развлекалась, гипнотизируя смертных и выдумывая для них оригинальные задания на грани фола (в этом мне привиделось влияние Маны). У Лилли была здорово развита самоирония, а все ее суждения покоряли меня своей неординарностью. В то же время она всячески убеждала окружающих, что является самой обычной девчонкой двухсот лет отроду. Ледяной взгляд ее темно-серых глаз, казалось, пронизывал насквозь, видел в тебе все и даже больше. Белесые, с сероватым оттенком локоны Лилли спускались ниже талии. Никогда не видела человека, которому подобный цвет волос шел бы - кроме этой вампирши. Она казалась поблекшей лилией, полностью оправдывая свое прозвище. Гибкая, тонкая, звонкая и мудрая - вне всякого сомнения, она была гордостью Маны. Честно говоря, сойдись я с такой соперницей в борьбе за сердце любого мужчины, несомненно потерпела бы сокрушительное поражение. Этой сорванной лилии ничего не стоило растереть меня по стенке в прямом и переносном смыслах. Поэтому я порадовалась, что для Маны она - только дитя. И что у этого дитяти есть огненноволосый харизматичный супруг, такой же зубоскал и неуемный фонтан энергии, как и сама Леттерия да Монтефельтро.
София же была яркой иудейской красавицей - копна темно-каштановых волос, высокие скулы, огромные черные глаза, широкий яркий рот и точеный носик. Прибавьте к этому полупрезрительную молчаливость, легкую стервозность, к месту высказанную колкость или остроту - о, эта девушка была рафинированной, тщательно выпестованной копией Маны! Они даже были чем-то похожи внешне. Соня мне понравилась гораздо больше Леттерии. Может, оттого, что она говорила со мной на чистейшем русском с очаровательным акцентом, может, оттого, что от Сонечкиной холодности оставалось такое теплое и знакомое, такое “мановое” послевкусие, характерное для моего супруга и любой вещи-в-себе… Не знаю, но София пришлась мне по душе.
