Итак, - с улыбкой подытоживаю я, - отчаянность или одержимость?
- Я не поспеваю за вашей мыслью, - признаётся настоятель.
- Кому-то настолько опротивел этот город, кому-то стало настолько невыносимо под сенью его бездушных небоскрёбов, что он готов пойти на всё, чтобы вырваться из этого ада и умчаться далеко-далеко. Это ли не отчаянность? Или же кто-то ради достижения поставленной цели не остановится ни перед чем. Это ли не истинная одержимость? Несомненно, обе эти истории достойны талантливого пера. Какую предпочтёте?
- Это столь важно?
- Нет. Ибо в ваших расчётах вы не учли главного.
- Что же?
- Тот, кто не знает, что этот госпиталь принадлежит нам, не проникнет незамеченным в его святая святых и не одолеет в одиночку шестерых вооружённых ... "детей обоих миров". Тому же, кто способен на это, прекрасно известно о нас - лауренитах-госпитальерах. И если он, тем не менее, идёт на подобный шаг - эти четыре килограмма хипносиума ему и даром не нужны. Конечно, он может выполнять чей-то заказ - но уж точно не ради денег. Его ведёт не жадность, а совсем иная причина.
- Какая же?
- А какое единственное последствие этого побоища прекрасно известно нам обоим? - бесстрастно произношу я.
- Какое? - недоумённо бормочет настоятель, - не может быть! - потрясённо восклицает он, - неужели, его истинная цель вы?
- Именно, - подтверждаю я.
- Но зачем злоумышленник забрал весь препарат?
- Примитивная уловка, которая свидетельствует о заурядности его ума. Очевидно, он не теряет надежды внушить мне, что в этом спектакле мне уготована лишь безопасная роль охотницы, а вовсе не дичи. Если бы она сработала, его визит, несомненно, застал бы меня врасплох. Но настоящий хищник не взял бы ничего.
- И как вы поступите?
- Для вас это не имеет значения. Ведь вам теперь делать ничего не придётся. В этой пьесе вы всего лишь зритель. Хотя, распорядитесь, чтобы мне принесли... нет, две пироженки.
- Прошу извинить, - склоняется в глубоком поклоне настоятель, - но распоряжение Великого Магистра - не давать вам пирожное, пока вы не поужинаете!
- Что? - обиженно надуваю я губы, - и здесь?
- Прошу извинить!- остаётся в склонённой позе настоятель.
- Я сама могу купить пироженку в буфете. У меня есть денежка.
- Прошу извинить! Без моего разрешения буфетчицам продавать вам пирожное запрещено. Распоряжение Великого Магистра!
Ришар Макдональд - приятель моего папы. Отсюда и растут все корни.
- Котлетка, лапшичка и две пироженки, - изменяю я распоряжение, - и ещё - в этом городе есть ночное шахматное кафе?
...............................................................................................................
Надо же, один ночной шахматный клуб в городе нашёлся. Всё-таки миллионный мегаполис. "Силенсио". Великое безмолвие. Абсолютная тишина. Бесшумно бежит стрелка шахматных часов, бесшумно передвигаются фигуры на шахматной доске. Молчание слишком важно для игрока. Молчание - это сосредоточенность, постижение, расчёт. Молчание - это интуиция и внезапное наитие. Молчание - это рождение истины. А истина - это и есть настоящая победа.
Потому я и сижу за шахматным столиком в самом отдалённом от входной двери углу и, молча, жду моего партнёра. Я спокойна, ибо знаю - он ждать не будет. Раскрытая доска, расставленные фигуры - намёк, понятный всякому. Да, и мои - чёрные, ведь чёрный - традиционный цвет наших одеяний, из-за которого, возможно, меня и зовут Чёрной Вдовой. А значит, первый ход придётся сделать ему. Молчание, ночь, партия, смерть.
Он идёт ко мне. Ошибки быть не может, убийцы узнают друг друга сразу. По походке, по движениям, по выражению глаз. Правильно, вот так прямо, не таясь, ведь именно ночью срывают все покровы. Голая, шокирующая правда. Так что к чему мне твоя внешность?
- Платиновые волосы, глаза цвета морской волны, лицо повзрослевшей куклы, чёрный френч, сомнений быть не может, это она - дочь демона-убийцы Раймунда фон Вейхса и одержимой вивисекторши Янины фон Валленроде - Чёрная Вдова госпитальеров Альбертина Беримира фон Вехс фон Валленроде Рейнхардт! - экзальтированно восклицает мой партнёр, - как я ждал этой встречи!
Но на его возгласы никто не обращает никакого внимания. Что же, в мирный город пришло колдовство.
- Если меня когда-нибудь привлекут к судебной ответственности, тяжёлая наследственность станет главным козырем моей защиты. У меня всё записано. От вас же я жду повести, что окажется красивей историй о неукротимой одержимости и безнадёжном отчаянии.
- Повести? - с интересом склоняет голову набок партнёр.
- Цель, - откидываюсь я на спинку стула и прикрываю глаза.
- Выведение из равновесия, горечь, бессильная ярость, пустота! Вы - самое слабое место!
- Папа или братик?
- Братик? Называть так чудовище из Поречья! Бесподобно!
- А кто-то предпочитает называть его просто идиотом. Рассказывают, в его кабинет как-то доставили захваченную у террористов партию смертельного нервнопаралитического газа, заключённого в небольшие стеклянные шарики изумительного изумрудного цвета. "Ух ты, - воскликнул братик, - эти шары точь-в-точь как у жонглёров! А ну-ка, - хватает он несколько из них и начинает подбрасывать в воздух, - я в этом деле, правда, не особо силён,- тут же добавляет он". А газа в каждом из шариков - на несколько десятков человек. Ясно, что в кабинете он тут же остался один. Так что вы правы, мой брат - живое воплощение хаоса. "Милослав, сейчас же положи Альбертину обратно в кроватку! Она хочет спать"! "Нет, мама, Альбертина не хочет спать, она хочет кружиться и играть"! А всё что я тогда хотела - это понять, что хочет от меня эта уменьшенная копия папы. Разумеется, чёткой цели у него отродясь не бывало, следовательно, не вы мешаете ему, а он - вам. Так какая же эта цель?
