Да хоть бы взял маленький огонёк, который защищает стоусов от пещерников, а то ничего не взял, бежал с голыми руками, только подхватил на дороге дубовый колышек и с этим колышком, отчаянно растрёпанный, влетел в стаю пещерников и дубасил их колышком по спинам, по головам, по медвежьим пяткам. Пещерники отшатнулись, а потом вылупили глаза: один! Без огня! Сам лезет в лапы!
— Рах! Рах! — грянуло с одного боку. — Рах! Рах! — грянуло с другого.
Дружно, с гиком и сопением, страшилы навалились на Чублика, а он вырывался, молотил их колышком, бил ногами. Но что мог сделать один против дикой стаи, против пещерников, которые почуяли живой запах и все, гурьбой, один поверх другого навалились на него!
Жаль, не было уже кукушки, не было защитницы. Она бы полетела к Сизу, к Вертутию, она своей напуганной тенью сказала бы им: «Вызволяйте Чублика! Беда, несчастье постигли его!»…От грозных полчищ не осталось и следа. С луга выгоняли последних, недопалённых приблуд. Уже гасли факелы, уже толпами сходились стоусы и триусы, утомлённо и весело перекликиваясь. Подошёл Сиз, вытер вспотевший лоб и вдруг…
— Вертутий! А что это за куча топчется? Вон! Немного ниже школы-лунария?
— Ага, ага. Там, по-моему, бьются. Может, там Чублик?
И оттуда, от школы, послышался сдавленный, хриплый, полный тоски юный голос:
— Де-еда-а!!!
— Чублик, я сейчас! Держись! Держись, Чублик!
Вертутий, а за ним Сиз и ещё полсотни стоусов кинулись с огнями к школе. Они бежали над озером, под тяжёлыми тучами, и багряные отблески огней тревожно озаряли их лица. Выныривали, выныривали из темноты факелы, гневом и мщением пылали глаза стоусов, и пещерная стая, которая громила дома, не стала задерживаться над берегом — один за другим удирали разбойники в чащи, в лес, в глухую ночь, обозначая свою дорогу дымом и топотом.
Тяжело добежал Вертутий, всем сердцем чувствуя недоброе. Вот тут оно было, быстрее, к развалинам… Опоздал! На сером песке, перерытом ногами, лежал погибший Чублик.
Вертутий, который никогда в жизни не плакал, упал на колени, уткнулся в грудь застывшего Чублика и глухо зарыдал…
Длинная хмурая процессия тянулась до кручи. Ночь догорала, густой смоляной дым, который стоял на поляне, на месте недавнего сражения, уплывал за ветром в долину. Чублика несли на связанных вместе вёслах. То тут, то там блуждали тени на тёмном лугу, кто-то подбирал затоптанные в сутолоке факелы, кто-то переносил бесчувственных и раненых на дорогу. Мармусия собрала молодых стоусовок и тихо передала: собирайте все, что есть, факелы, зажигайте их и передавайте вперёд.
Чублика сопровождали огнями до озера.
Вот подогнали челны. В первый сели Вертутий и Сиз, им осторожно передали тело Чублика. Долблёнка тихо, будто сама, покинула берег. За ней поплыли ещё десяток, ещё полсотни челнов; всё дальше и дальше растягивались они в чёрной мгле. И на тёмном хмуром озере закачались, протянулись в ночь две длинные цепочки огоньков на челнах, которые с берега казались маленькими лесными светлячками.
Похоронили Чублика на высоком холме, недалеко от уцелевших мельниц Вертутия.
Уже близился рассвет, но темнота ещё охватывала землю, и стоусы шли и шли при свете факелов, склонив головы. По давнему обычаю, взрослые и маленькие несли в шапках, в пригоршнях, в подолах, в узелках горсть-другую песка и высыпали на могилу. Понемногу росла, росла могила, на глазах становилась небольшим курганом.
На его вершине Вертутий поставил берестяной ветрячок, и когда все стоусы прошли, когда могила одна завиднелась на голом пустом берегу, ветрячок шевельнулся и затянул печальную журавлиную песню.
Сквозь тучи и туман пробивался на востоке мглистый рассвет, стоусы и триусы поспешили домой, с челнов им было видно: на всём песчаном берегу сереют два холмика — высокая могила и чья-то грузная ссутуленная фигура.
Это сидел Вертутий, смяв пятернёй лицо, и слушал, слушал грустную песню ветрячка. Тот крик: «Де-е-да-а!» — до сих пор пронизывал ему грудь.
<p>
<a name="TOC_id20242396" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20242398"></a><a name="__%D0%93%D0%9B%D0%90%D0%92%D0%90_%D0%A8%D0%95%D0%A1%D0%A2%D0%9D%D0%90%D0%94%D0%A6%D0%90%D0%A2%D0%90%D0%AF"></a>ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Последняя, которая подтверждает древнюю истину: всё идёт, всё проходит, а доброе кофе коро-хоро и светлячки остаются на земле
Пришли и ушли пещерники, сгинули, как гнилой хворост под весенней водой. После них остались только голые потрескавшиеся скалы на тех местах, где когда-то были грибные поляны. Стоусы и триусы снова собрались у профессора Варсавы на совет: что делать, как спрятать скалы, как закрыть чёрные камни мхом и лесом? Профессор, по своему обычаю, выступил в подземном лунарии с глубокомудрыми словами. На глазах земляков он взял сухую шишку, вытащил из неё полдесятка зёрнышек — таких плоскобоких, с красными хвостами-крылатками. Дунул на ладонь — и сосновые зёрна штопором полетели вниз, словно ввинчиваясь в землю, силой пробуравливая сухую твердь. «Вот так надо — живым буравом!» — закончил профессор. Одним словом, стоусы и триусы вышли вместе в лес и засеяли скалы горной сосной. Маленькие сосенки очень плохо приживались на голом камне, на утёсах. А отдельные пещерные разбойники, которые ещё блуждали тогда в болотных дебрях, выползали и украдкой, назло, вырывали деревца с корнями. Война эта длилась аж до грозы, до бурного ливня. Кто знает, или это сама буря, или, может, профессор Варсава так сделал с своими учениками: от удара молнии затряслись горы, и обвалом засыпало все выходы из пещер. С того дня диких разбойников больше не видели в этих краях.
А лес, озера и пуща — все жило своей извечной, своей недремлющей жизнью.
Заходило солнце, и снова звучал над миром торжественный вечерний звон:
Бом,
