К сожалению, Мамонтов переоценил свой потенциал. Железную дорогу осилил. 17 ноября 1897-го она заработала в пробном режиме, с 22 октября 1898-го – в постоянном. А на все заводы денег не хватило. Только на Мытищинский. Капитулировать фабрикант не имел права. Потому и нарушил закон, перебросил железнодорожные фонды на переоборудование, главным образом Невского завода. Отдадим должное Витте. Понимая, насколько важен успех на новом поприще человека из Москвы, министр закрыл глаза на допущенные им прегрешения и постарался помочь. Государственными кредитами не побаловал. Однако передачи Мамонтову госзаказа на прокладку железной дороги Санкт-Петербург – Вологда – Вятка добился. 13 июня 1899 года Николай II подписал соответствующую бумагу. Спустя полтора месяца разразилась катастрофа.
30 июля формирование «Общества северных дорог» для сооружения вятской ветки приостановили. Правление Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги уволили в полном составе (С.И., Н.И., С.С. и В.С. Мамонтовы, К.Д. Арцыбашев, М.Ф. Кривошеин), избрав на другой день коллегию директоров из креатур Витте (П.С. Хитрово, Е.Г. Шайкевич, С.Б. Грачев). 11 августа на совещании министров Сергей Юльевич настоял на принудительном выкупе казной за бесценок (тридцать рублей за сторублевую акцию) Невского завода. 27 августа арестовали Кривошеина, 11 сентября 1899 года – Савву Мамонтова.
Вне всяких сомнений, то был акт мести. За что? Похоже, за унижение старика А.С. Суворина, главного редактора газеты «Новое время», рупора главы Минфина. 8 февраля 1899 года (в годовщину учреждения Петербургского университета) столичный градоначальник Н.В. Клейгельс оцеплениями на стрелке Васильевского острова попытался предотвратить хулиганство студентов наподобие того, что те учинили в цирке Чинизелли годом ранее. Излишнее рвение стражей порядка вылилось в избиение университетской молодежи возле Академии художеств конными жандармами. В отместку возмущенные студенты 10 числа объявили бессрочную забастовку. В считаные дни к ней присоединилось большинство высших школ Санкт-Петербурга, Москвы и Киева. Общественное мнение тоже осудило произвол полиции. Между тем в верхах наблюдалось размежевание. Часть министров во главе с Витте защищала студентов, другая в лице министра просвещения Н.П. Боголепова и шефа МВД И.Л. Горемыкина – жандармов. Николай II долго колебался, прежде чем 20 февраля поручил разобраться во всем комиссии генерала П.С. Ванновского.
Вот на это решение и отреагировал Суворин «Маленькими письмами» в двух номерах, от 21 и 23 февраля, неосторожно охарактеризовав волнения студенчества «вредными». Публика и пресса тут же заклеймили позором почтенного автора. Редакцию завалили телеграммами протеста. Алексей Сергеевич подвергся едва ли не всеобщему остракизму, газета «Новое время» – жесткому бойкоту. 11 марта Суворин встречался с Витте, а 17 марта Горемыкин издал циркуляр, запретивший в печати обсуждать как-либо студенческую забастовку. И сразу кто-то пустил слух, что циркуляр «выпросил» Суворин. Градус народного негодования мгновенно поднялся еще выше. Немедленно Комитет союза взаимопомощи писателей призвал предать публициста суду чести. А лучшее перо «Нового времени» А.В. Амфитеатров воспользовался скандалом, чтобы уйти в другую газету – «Россия», основанную «московскими купцами». Купцов тех звали… Савва Морозов и Савва Мамонтов. Дуэт явно хотел «сыграть на неудовольствии против» Суворина и стремился переключить внимание разочарованной петербургской аудитории на газету, учрежденную ими. Рупор московской промышленной группы возглавил Амфитеатров. От него же Суворин услышал о клеветническом слухе о себе и человеке, знавшем «верный источник», Владимире Ивановиче Ковалевском, товарище министра финансов, правой руке Витте…
К лету страсти улеглись. Студенческая «революция» завершилась победой Боголепова и локаутами в университетах с перерегистрацией всех учившихся в них, высылкой неблагонадежных и солдатской лямкой для исключенных вовсе. Суд чести писателей 15 мая вынес Суворину порицание, мягкое в сравнении с тем, что ожидалось. 28 апреля вышел первый номер «России», ловко отобравшей у «Нового времени», а, значит, и у партии, протежирующей иностранный капитал, тысячи читателей и подписчиков. Имя же клеветника, бросившего тень на репутацию Суворина, осталось неизвестным. Но, видимо, не для Витте.
Тайну, погубившую Мамонтова, сановник узнал в середине или в конце июня 1899 года и в пылу гнева не смог сдержаться. То, что Савву Ивановича разорили из мести, а не из корысти, подтверждает факт увеличения размера суммы, нужной для его освобождения из тюрьмы под залог, с установленных законом 763 000 рублей до придуманных кем-то пяти миллионов. Кем?! Знаменитому узнику – меценату и альтруисту – сочувствовала вся Москва, весь цвет российского искусства, столичная и провинциальная интеллигенция. И, несмотря на это, Мамонтов просидел в заточении до 19 февраля 1900 года, пока по состоянию здоровья не удостоился права ожидать вердикта присяжных дома. Суд присяжных длился неделю, с 23 по 30 июня 1900-го. Подсудимых – вышеперечисленных членов правления Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги – оправдали. Хотя от имущественных потерь и не спасли. В общем, Витте за разгром «Нового времени» отплатил спонсорам «России» сполна, а заодно… вольно или невольно продемонстрировал московской группе текстильных «королей», что их надежды на мирное соперничество с конкурентами из Питера и с Юга России эфемерны. По всему выходило, что правительство не желало допускать чрезмерного роста «московского» влияния в российской экономике.
Понимал ли Сергей Юльевич, какую роковую ошибку совершил? Крах Мамонтова вынуждал земляков Саввы Ивановича искать иной эффективный метод борьбы за выживание. Оптимальный вариант – апелляция к монарху. Но Николай II – не Александр III. В отличие от отца, молодой царь самостоятельно разбираться в проблемах, требовавших высочайшего вмешательства, избегал. Обычно он просто одобрял советы того, кому в данный момент доверял или чей профессионализм в конкретной области ставил выше прочих. В спорных ситуациях предпочитал подержать паузу. Впрочем, в итоге принимал сторону не того, кто лучше аргументировал свою точку зрения, а кому симпатизировал сам, причем чисто субъективно. История с Н.П. Боголеповым, против которого ополчилось и студенчество, и общественное мнение, – наглядный тому пример.
Увы, это не всё. Николай II в ту пору по молодости лет мечтал о территориальном расширении Российской империи и с поразительной легкостью соглашался на войну, если кто-либо из «специалистов» уверенно обещал солидное приращение земель. Первая такая тревога произошла 23 ноября 1896 года, когда российский посол в Турции А.И. Нелидов при содействии военного министра П.С. Ванновского на совещании в Царском Селе склонил императора спровоцировать Турцию на разрыв отношений, дабы затем атакой с моря овладеть Босфорским проливом. Государь с энтузиазмом откликнулся на инициативу, проигнорировав возражения Витте. Война, грозившая стране повторением крымской эпопеи, к счастью, не началась. Судя по всему, царская родня (мать и дяди), вовремя спохватившись, заставила воинственного венценосца отказаться от опасной авантюры. Кстати, заметим, мать – вдовствующая императрица Мария Федоровна – весьма благоволила Витте, как выдвиженцу мужа, и во многом политическое лидерство министра финансов основывалось на ее покровительстве.
Итак, Николай II успокоился… на два года, по истечении которых другая «клика» – «безобразовская» (А.М. Безобразов, И.И. Воронцов-Дашков, великий князь Александр Михайлович и примкнувшие к трио А.Н. Куропаткин с В.К. Плеве) – соблазнила царя восточным проектом – присоединением к России минимум, – китайской Маньчжурии, максимум, – и Северной Кореи. Как следствие, России пришлось воевать с Японией в условиях международной изоляции и пережить позор падения Порт-Артура в 1904-м, двух громких поражений в 1905-м – на суше (при Мукдене) и на море (в Цусимском проливе).
