Если не считать жизни после смерти, то наиболее общим устремлением людей всегда было, безусловно, сохранение жизни. Все прочие задачи – от простых (поиск пропитания, крова и одежды) до самых сложных (управление великими империями) – требовали применения все более сложных стратегий. Определить, что является успехом, всегда было трудно, но здесь помогала сама ограниченность средств. Дело в том, что, хотя удовлетворение – это в конечном счете состояние сознания, для его достижения нужно потратить реальные ресурсы – именно поэтому всегда возникала необходимость соотнесения целей и средств, а значит, и стратегии.

Так возможно ли научить большой стратегии или по крайней мере здравому смыслу, на котором она держится? Если Линкольн, формальное образование которого было меньше, чем у любого другого президента США, узнал все, что ему было нужно, из книг, которые подбирал сам, и из осмысления собственного опыта, то разве мы не можем поступать так же?[40] Ответ прост: Линкольн был гений, а большинство из нас – нет. Шекспира, судя по всему, никто не учил писать. Значит ли это, что учителя не нужны вообще?

Важно помнить еще и о том, что у Линкольна – как и у Шекспира – была целая жизнь на то, чтобы стать теми, кем они стали. У сегодняшних молодых людей нет этого времени: сегодня общество жестко разделяет этапы получения общего образования, профессиональной подготовки, карьеры в организации, управленческой работы в ней и жизни на пенсии. Это усугубляет проблему, на которую уже давно указывал Генри Киссинджер: «интеллектуальный капитал», накопленный лидерами прежде, чем они достигнут вершины, – это все, на что они могут опереться, будучи на вершине[41]. Теперь у людей меньше времени для освоения нового, чем было у Линкольна.

Получается, что именно высшая школа должна воспитывать умы студентов, пока она владеет их вниманием. Но и в академических кругах нет единства. Образовался разрыв между изучением истории и построением теории, хотя для соотнесения целей со средствами нужно и то и другое. Историки, понимая, что в их науке наиболее плодотворны исследования в специальных областях, обычно избегают обобщений, без которых не бывает теории: тем самым они лишают себя способов упрощения своей сложной материи, которые позволяют нам ориентироваться в ней. Теоретики, которым хочется, чтобы их воспринимали как «ученых», исследующих общество методами точных наук, стремятся к «воспроизводимости» результатов: это приводит к упрощению сложных вещей ради предсказуемости. Оба этих лагеря не учитывают взаимосвязи между общим и частным – между универсальным и локальным знанием – составляющие основу стратегического мышления. Кроме того, представители обеих групп слишком часто плохо пишут, усугубляя недостатки метода невнятностью изложения[42].

Есть, однако, и более старый способ, посредством которого история и теория действовали сообща. Макиавелли намекает на него в письме-посвящении к своему произведению «Государь». Превыше всего, пишет он, я ценю «познания мои в том, что касается деяний великих людей, приобретенные мною многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших». Он изложил их квинтэссенцию в «небольшой книжке», которая позволила бы «[его светлости Лоренцо Медичи] за ничтожное время усвоить все выношенное мной [Макиавелли] на протяжении долгих лет среди стольких скорбей и опасностей»[43].

Карл фон Клаузевиц развивает метод Макиавелли более полно в своем монументальном, хотя и незавершенном, классическом труде «О войне»[44]. Сама по себе история, пишет он, представляет собой лишь долгую череду рассказов. Это не означает, что они бесполезны, поскольку теория, понимаемая как самая суть дела, избавляет вас от необходимости выслушивать их все снова. Для этого нет времени, когда вы готовитесь к битве или начинаете любое другое рискованное предприятие. Но вы не можете и просто бродить кругом, как Пьер у Толстого на Бородинском поле. Поэтому-то и нужно обучение.

Хорошо обученный солдат, безусловно, будет действовать эффективнее, чем совсем не подготовленный, но что есть «обучение» в понимании Клаузевица? Это способность пользоваться принципами, применявшимися в разное время и в разных местах, позволяющая вам понимать, что было и что не было действенно в прошлом. Затем вы применяете их к имеющейся ситуации, и здесь уже идет речь о масштабе. В результате вы имеете план, опирающийся на прошлое, привязанный к настоящему и направленный на достижение некоторой цели в будущем.

Сражение, однако, не развивается по плану во всех отношениях. Его результат будет зависеть не только от действий другой стороны – от «известных неизвестных», согласно знаменитой фразе бывшего министра обороны США Дональда Рамсфелда[45]– но и от «неизвестных неизвестных», то есть всего того, что может пойти не так еще до вашей встречи с противником. Все вместе эти факторы составляют то, что Клаузевиц называл «трением» – столкновение теории с реальностью, о котором много веков назад Артабан пытался предупредить Ксеркса у Геллеспонта.

Поэтому единственное решение состоит в импровизации, но это означает не просто придумывать решения на ходу. Возможно, вы будете придерживаться плана, возможно, вы его измените, а может быть, и полностью отвергнете. Но, каковы бы ни были неизвестные, отделяющие вас от цели, вы, подобно Линкольну, будете знать свой азимут. В вашей памяти будет целый арсенал вариантов действий, известных вам, говоря словами Макиавелли, благодаря опыту, приобретенному весьма дорогой ценой теми, кто жил до вас. Остальное зависит от вас.

Суда, пересекающие Геллеспонт в наши дни, все еще соединяют поля сражений, как когда-то мосты Ксеркса: чуть южнее по азиатскому берегу находится Троя, а на европейском берегу, даже ближе – Галлиполи. Но сегодня это паромы, а перевозимые ими армии – туристы, пользующиеся тем, что поля сражений, разделяемые тридцатью веками, находятся лишь в пятидесяти километрах друг от друга. У них даже остается время для осмотра Троянского коня в Чанаккале – не подлинного, конечно, а элемента реквизита, оставшегося после съемок фильма 2004 года с участием Брэда Питта.

Открывающиеся им виды не так величественны, как зрелище, которое наблюдал Ксеркс со своего возвышения в 480 году до н. э., но позволяют сделать важный вывод: сегодня опыт реальных сражений приобрести сложнее, чем даже в недавнем прошлом. Чем бы это ни объяснялось: страхом того, что мировая война может уничтожить всех участников, возвращением малых войн, в которых ведущие их страны участвуют не так тотально, как раньше, или простым везением – сегодня на полях сражений оказывается меньше людей, чем в прошлом. Им на смену приходят туристы.

Но идея обучения, развитая Клаузевицем, сохраняет всю свою актуальность. Это лучшая защита от нарастания глупости стратегий с нарастанием масштаба задач: проблемы, которая возможна как в мирное, так и в военное время. Единственный способ совмещать явные противоположности планирования и импровизации – это учить здравому смыслу и умению понимать, когда следует быть «ежом», а когда «лисой». Где же, если не в армии или (лишь частично) в высшей школе или в профессиональной жизни после нее, сегодняшние молодые люди могут получить такое образование?

«Битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона», не сказал, но определенно должен был бы сказать герцог Веллингтон, этот главный источник афоризмов Викторианской эпохи[46]. Ведь помимо войны и подготовки к ней именно в соревновательном спорте наиболее характерным образом проявляется это сочетание квинтэссенции прошлого, планируемого настоящего и неопределенного будущего, о которых писал Клаузевиц. В наши дни, когда мода на подтянутость и спортивную форму намного выше, чем в эпоху выдающегося герцога, игровыми видами спорта занимается больше людей, чем когда бы то ни было. Но что вам это дает и какое отношение это имеет к большой стратегии?