Затем последовали три страшных дня, когда Генри лежал без сознания, находясь между жизнью и смертью. Большую часть этого времени леди Грейвз и Эллен провели в маленьком баре гостиницы «Корона и Митра»: они были бледны, молчаливы – но все еще собраны и спокойны. Даже сейчас Эллен не теряла присутствия духа, и это было очень важно, поскольку остальные были близки к отчаянию. Не доверяя способностям Джоанны, которую она винила во всем произошедшем, именно Эллен настояла на вызове профессиональных сиделок – чем это закончилось, мы описали выше. Когда же врачи заговорили об операции, не решаясь прибегнуть к ней немедленно, Эллен категорически воспротивилась и убедила мать сделать то же самое.

– Я ничего не смыслю в операциях, – твердо сказала она, – и вполне возможно, что без операции бедный Генри умрет… но я уверена, что если вы попытаетесь отрезать ему ногу, он умрет совершенно точно!

– Я думаю, вы правы, мисс Грейвз! – сказал на это знаменитый хирург, которого пригласили на консультацию, и от которого зависело окончательное решение. – Мое мнение таково: единственное, что мы можем сделать, это оставить вашего брата в покое и положиться на его крепкое сложение и здоровье.

Так и вышло, что Генри избежал хирургического скальпеля.

Эмма Левинджер и ее отец также часто посещали гостиницу, и именно в эти мрачные дни и самой Эмме, и всем окружающим стало окончательно ясно, что она влюблена в Генри Грейвза. До этого она даже самой себе не признавалась в этом чувстве, но теперь, терзаясь страхом и ожиданием, черпала силы лишь из этой любви и знала точно, что, независимо от того, умрет Генри или останется жив – для нее он навсегда будет единственным, с кем она хотела бы связать свою жизнь.

Почему она любила его? Эмма не могла бы это объяснить, такие вещи вообще с трудом поддаются объяснению. Факт оставался фактом: она любила и больше не скрывала своей любви, отчасти из-за драматических обстоятельств, которые заставили ее забыть об общепринятых манерах и женском целомудрии. Будь обстоятельства иными, она наверняка хранила бы эту тайну в своем сердце до тех пор, пока не получила бы возможность заявить о своих чувствах открыто и законно.

Наконец, в состоянии больного наступил кризис, которого все ожидали с ужасом и надеждой. Прогноз был неблагоприятен. Врачи и сиделки в комнате больного делали все возможное, чтобы предотвратить, как им казалось, неизбежное; леди Грейвз, Эллен, мистер Левинджер и Эмма сидели в гостиной, ожидая вестей и отчаянно надеясь из последних сил на лучшее. Прошел час – и Эмма, не в силах более выносить эту неопределенность, незаметно выскользнула из комнаты и на цыпочках приблизилась к комнате Генри, пытаясь расслышать, о чем говорят внутри. Слышен был лишь сбивчивый бред раненого и тихие шаги тех, кто хлопотал у его ложа. Потом дверь распахнулась, и навстречу Эмме вышла Джоанна с посеревшим, почти пепельным лицом и дрожащими руками.

– Как он? – отчаянным шепотом спросила Эмма, схватив девушку за руку.

Джоанна посмотрела на нее, покачала головой и пошла прочь: говорить она не могла. Эмма смотрела ей вслед пустыми бессмысленными глазами, а сердце ее разрывалось от ревности и боли. Почему эта женщина может свободно находиться возле постели мужчины, которого Эмма любит? Держать руку умирающего, вытирать смертный пот со лба – пока Эмма вынуждена находиться за закрытой дверью? Эмма с горечью думала о том, что это должно быть ее место, ее – а не деревенской девушки, которая была причиной всех этих несчастий. Затем она повернулась, бросилась обратно в гостиную, упала на стул и закрыла лицо руками.

– Вы что-то узнали? – вскинулась леди Грейвз.

Эмма не ответила, но разразилась тихим душераздирающим плачем.

– Не стоит так убиваться, дорогая! – вежливо заметила Эллен.

– Позвольте мне горевать! – воскликнула Эмма, поднимая бледное заплаканное личико. – Позвольте мне скорбеть так, как я могу. Я знаю, что вера должна дать мне утешение, но она не помогает мне. У меня есть, есть это право – горевать! – продолжала она со страстью. – Я люблю его! Мне все равно, что об этом не принято говорить вслух: я люблю его, пусть я ничего для него не значу, но я люблю его, и если он умрет, сердце мое будет разбито навеки!

Напряжение момента было столь велико, что заявление Эммы, каким бы неожиданным оно ни было, не вызвало никакого удивления у собравшихся. Возможно, все и без того знали о ее чувствах, во всяком случае, леди Грейвз ответила лишь:

– Мы все любим его, дорогая!

Больше не было сказано ни слова.

Между тем, если бы кто-нибудь мог заглянуть в маленькую комнатку позади бара, он стал бы свидетелем проявления горя не менее сильного и еще более отчаянного, ибо там, уткнувшись лицом в подушку, лежала на кровати Джоанна Хейст, девушка, которой Эмма так завидовала. Рыдания сотрясали ее тело, хотя она закусила зубами носовой платок, чтобы заглушить их; руки судорожно вцепились в простыни. До сих пор Джоанна вела себя спокойно и тихо, но теперь, уйдя со своего поста у постели Генри, она больше не сдерживала себя и полностью отдалась своему горю.

– О, Боже! – молила она, задыхаясь, между приступами плача. – Избавь его от страданий, забери мою жизнь – ибо это я, я виновата, я его убийца! О, Боже мой, Боже милосердный! Что же я сделала, чтобы заслужить такие страдания! Спаси его! Спаси! Пощади!

Прошло еще полчаса. Наступили сумерки, и в гостиной стало почти темно.

– Как долго! – пробормотала леди Грейвз.

– Пока они не вышли и не позвали нас, есть надежда! – отвечала Эллен, стараясь сохранить все свое мужество.

Вновь наступила тишина. Становилось все темнее.

Потом в коридоре послышались приближающиеся шаги доктора Чайлдса. Все инстинктивно поднялись с мест, ожидая страшных окончательных слов. Доктор вошел, но лица его в темноте они разглядеть не могли.

– Позвольте мне горевать!

– Леди Грейвз, вы здесь?

– Да! – прошептала несчастная женщина.

– Леди Грейвз, я пришел сказать вам, что по милости Неба крепкий организм вашего сына одержал победу и теперь, насколько позволяют судить мои скромные познания в медицине, я уверен, что он будет жить.

Еще секунду в комнате царила тишина, а затем, издав короткий отчаянный крик, Эмма Левинджер упала, словно ей выстрелили прямо в сердце.

Джоанна тоже услышала шаги доктора. Вскочив с постели, она поспешила вслед за ним к двери гостиной и выслушала его сообщение, стоя в коридоре – ей даже в голову не пришло зайти в комнату, настолько велики были ее беспокойство и страх.

Услышав слова доктора, Джоанна вообразила, что они стали ответом на ее молитвы. Переживания ее были так глубоки, что она и не вспомнила о других людях, не менее обеспокоенных судьбой Генри Грейвза. Джоанна еще не знала, не осознавала этого – но душу ее уже подхватили крылья великой и трагической страсти. Она знала лишь одно: она молилась – и ей ответили. Она просила – и жизнь Генри была возвращена.

Потом она услышала крик Эммы и увидела в приоткрытую дверь, как та упала без чувств. Что ж, теперь она уверилась в том, что раньше только подозревала: эта красивая и милая юная леди любит мужчину, лежащего в комнате Джоанны. Увидев же любовь Эммы, Джоанна осознала и свою собственную любовь к Генри – так ночью внезапная молния на мгновение освещает весь ландшафт одинокому путнику, заблудившемуся в горах. Пребывавший до этого во тьме, он вдруг видит, что ноги его стоят на протоптанной дороге, но при этом он окружен зловещими и полными опасностей пустошами… Так и сердце Джоанны забилось от испуга – вокруг нее сгущалась тьма, и не было для нее пути назад. Впереди ждала пропасть, вокруг клубился туман, мокрый от ее слез…

Кто-то в гостиной стал кричать, чтобы принесли свет, и голоса людей вернули Джоанну к жизни, вырвав ее из собственных видений. Что может случиться с ней? Это мало волновало Джоанну Хейст. Генри будет жить – это было то, чего она желала более всего, о чем она молилась, еще не зная, по какой причине молится так страстно, предлагая взамен собственную жизнь. Теперь она понимала, что молитва ее услышана – и значит, жизнь ее принадлежит Генри, пусть он даже никогда и не узнает об этом. Он будет жить, найдет свое счастье с мисс Левинджер – и пускай это разорвет Джоанне сердце, она все равно будет радоваться за него…