Отпив кофе, я сажусь на диван и принимаюсь массировать виски пальцами. Мысленно пытаюсь подсчитать, какой сейчас день недели, и сколько уже нахожусь в клинике, но так ничего и не выходит.

– Семь часов переработки, – подсказывает Анфиса Андреевна, врываясь в помещение, – тебе пора завести здесь раскладушку, голубчик.

Я открываю глаза.

Старшая сестра прикрывает дверь, подходит к столу и тут же начинает колдовать с чашками и контейнерами.

– Вот пирожки, Вадюш, с мясом. Кушай, а то знаю тебя: голодом себя моришь, в столовую сходить некогда, а дома когда ещё будешь?

Я улыбаюсь.

Всё желание ворчать на Анфису Андреевну испаряется в миг.

Мне нравится слышать её голос, он такой, по-матерински тёплый, что ли. Нравится видеть, как она хлопочет в моём кабинете, точно у себя на кухне, как ласково ругает молодых сотрудников или нерадивых пациентов, как талантливо организует процесс работы и держит в своих хрупких руках порядок во всём отделении.

Как бы ни хотелось, у меня не получается сердиться на эту немолодую женщину с тяжёлой, грузной походкой и усталым, но добрым лицом.

– Я уже домой собираюсь. – Говорю я, взглянув на часы.

Осталось только сделать усилие и подняться с дивана.

– Да фигушки! – Вдруг выдаёт она. Ставит на стол тарелку с пирожками и вазу с конфетами, хотя прекрасно знает, что я ненавижу сладкое. – Ты уже меня прости, Вадечка, но тут Фролов звонил, вызывает тебя. Беременяшка у него какая-то в приёмном, и это, кажется, по твоей части.

– Сейчас? – Уточняю я, делая глоток обжигающего чёрного кофе.

– Да. – Разводит руками Анфиса и усаживается на стул. – Сам же знаешь, у них, прости господи, именно к вечеру и начинаются все выкрутасы! У моего сына на скорой ближе к ночи самый пик наступает: телефон разрывается. То бабке какой давление смерить, то припадки у психов, то у кого-то первый раз месячные начались, надо проверить, всё ли в порядке с густотой и объемом, то вчера, вон, вообще – один мужик позвонил с холодной мошонкой: «Скажите, она у меня точно нормальной температуры, доктор?». Пришлось ведь трогать!

Я не могу не улыбнуться ещё раз.

Старшая сестра расцветает: она этого и добивалась.

– Ты скушай пирожок, да сходи, посмотри её, ладно? – Ласково говорит она, придвигая тарелку ближе. – Ты же этих беременных знаешь: в боку кольнуло, они «Ой-ай, мамочки, это выкидыш!», но ведь всяко бывает, да? Раз на раз не приходится.

– Конечно. – Вздыхаю я и потираю веки.

В глазах режет, будто песка насыпали. Но если вернусь домой, ещё несколько часов пролежу в состоянии тревожности и не смогу заснуть.

– А пирожок? – Улыбается Анфиса.

– Спасибо за заботу, но пока совсем нет аппетита.

– Ничего. – Понимающе кивает женщина. – Заверну тебе с собой.

– Спасибо. – Вежливо соглашаюсь я.

– Вадик, а… – запинается она.

– Что?

Замечаю, что Анфиса Андреевна смотрит на мои сложенные в замок руки.

– Ещё носишь его?

– Его? – Я впиваюсь глазами в своё обручальное кольцо. – А… вы про это…

Задумчиво кручу его пальцами. Как обычно вернул на место сразу после операции.

– Не хочу лезть с советами, – пытается улыбнуться старшая сестра.

– Да, не стоит. – Я встаю и иду к двери. Мне тяжело дышать от этого разговора, хочется скорей сбежать. – Осмотрю эту пациентку, и домой.

Быстрым шагом сбегаю по ступеням: пролёт, ещё пролёт. Мне не хочется ехать на лифте, хочется продышаться. Я почти возвращаю себе самообладание, когда вхожу в процедурный приёмного отделения и вдруг вижу на кушетке бледную, измученную девушку.

Светлые волосы до плеч, стройная, с аккуратной, женственной фигурой. Её кожа почти бесцветна, худое личико напряжено от боли, она поджимает под себя ноги и обхватывает длинными, тонкими пальцами гладкие коленки.

– Добрый вечер. – Говорю я.

Выходит как-то хрипло и не совсем уверенно.

И в этот момент мы встречаемся с ней взглядами. Чтобы посмотреть на меня, девушке приходится поднять голову: её светлые волосы рассыпаются по плечам, алые губы удивлённо размыкаются, а светло-зелёные глаза, остановившись на моём лице, вдруг темнеют, и в их расширенных зрачках рождаются страх и растерянность.

«Чёрт, а она красивая», – проносится в моей голове.

Алиса

– Что со мной? – Повторяю я.

На всякий случай, потому, что, кажется, доктор не расслышал вопроса. Возможно, нужно говорить громче, чтобы слова долетали до высоты его роста, но мне тяжело это сделать: боль переместилась в поясницу и уже вовсю хозяйничает там.

– Ясно. – Говорит врач, будто самому себе. Затем поднимает, или правильнее было бы сказать, опускает взгляд на медика из приёмного покоя: – Поднимайте в отделение.

Затем задумчиво ударяет листами с результатами моих анализов по своему бедру, разворачивается и, даже не взглянув на меня, покидает помещение.

Что?

Что это было сейчас?

Эй! Мне, вообще, кто-нибудь поможет в этой больнице, нет?!

– Ай, ой… – Стону я, перемещая ладони на поясницу.

Спину просто разрывает.

– Дышите. – Советует врач приёмного отделения. – Сейчас за вами придут. – И неторопливо удаляется к двери.

– Вы куда? – Спрашиваю я.

Мой голос больше похож на жалобный писк.

– Не волнуйтесь, вы в надёжных руках. – Говорит он прежде, чем меня бросить.

В надёжных? В чьих?! Меня только что оставили одну! Совершенно одну наедине с моей болью. Ау!

Я сажусь, наваливаюсь спиной на стену и обречённо закрываю глаза. Дышу, считая свои вдохи и выдохи. Раз-два, три-четыре, пять-шесть. Это немного уменьшает неприятные ощущения. Кажется, в этой больнице никому и дела нет до моего состояния.

А этот великан! Посмотрите-ка на него! Пациент для него не более, чем назойливая вошь, которая отвлекает от вечерней дрёмы в самый неподходящий момент. Даже не осмотрел меня, не спросил, что и где болит! Бесчувственный чурбан!

– Ммм… – Я прикусываю губу.

Как же больно!

Тот пожилой медик хотя бы провёл осмотр, а этот – уверена, он бы даже бровью не повёл, если бы я корчилась, умирая и захлёбываясь в агонии, прямо на этой кушетке у него на глазах.

– Э-эй! – Проскальзывает в помещение Катя. Улыбается мне, быстро прикрывает дверь, проходит, садится рядом, берёт мою ладонь и крепко сжимает. – Ну, как ты?

– Больно. – Признаюсь я, морщась от неописуемых ощущений.

Вот, что мне нужно – капля сочувствия. Когда кто-то держит тебя за руку, гораздо легче всё это терпеть. Я рада, что ей позволили прийти.

– А меня, представляешь, не хотели пускать! – Вдруг начинает возмущаться подруга. Достаёт из кармана салфетку, заботливо стирает пот с моего лица, затем аккуратно промокает ею мой нос и щёки. – Ничего не говорят, в кабинет не пускают, а я так нервничаю, сижу там, не знаю, что делать, и у кого помощи просить!

– Кать, скажи, что ты не позвонила моему отцу? – С надеждой интересуюсь я.

– Нет. – Успокаивает меня Катя. – Но хотела. – Тут же добавляет она честно. – И если бы мне не удалось прорваться сюда и увидеть тебя живой, то минут через пять моё терпение бы лопнуло, точно говорю! И тогда бы я уж дозвонилась не только до твоего отца, но и до министра здравоохранения!

– Ой-й-й… – Меня выгибает от тупой, ноющей боли в спине.

– Что? Больно? Где? – Суетится подруга.

– Тут, там, везде. – Цежу я сквозь зубы, вцепляясь мокрыми пальцами в её рукав.

– А живот?

– Не знаю. Уже не так сильно.

– Тебе сказали, что с тобой такое?

– Нет. – Рычу я, стараясь дышать ровно и спокойно.

– Я слышала от медсестричек, что к тебе вызвали какого-то крутого специалиста. Не переживай, он придёт, посмотрит тебя и всё скажет.

– Он уже был… – Бормочу я, наваливаясь на её плечо.

– Да?

– Ага. Шпала такая, лицо кирпичом. Даже смотреть меня не стал.

Нет, конечно, лица его я не видела, но злость и обида, замешанные на страхе и боли, подсказывали мне сейчас, что лицо его должно было быть не менее равнодушным, чем тёмные глаза.