Они вполне преуспели в этом своём стремлении, и их совершенно законченные, хорошо написанные картины являют собой совершенную византологию. Они точно так же применяли своё искусство к более современным маленьким картинам: Пасущая гусей, Архитектор, Любительница чтения, Идиллия и т. д. Беда в том, что, охотно доверившись стилизации, они ещё не настолько умелые, чтобы приладить к ней современного персонажа, и, несмотря на их добрую волю, когда они пишут господина в манишке, вся византология исчезает, и остаётся только немного неуклюжая живопись малороссов, которым необходимо изучить современную живопись, совершенно отличную и более трудную, в целом, чем живопись позолоченных икон украинских соборов.

Эта Школа византийского обновления включала в себя гораздо больше последователей.

Известное их число составляют сейчас секту диссидентов, несовершенные работы которых были помещены рядом с каноническими работами, исполнением которых ведает господин Бойчук.

Несколько византийских картин (православных и раскольничьих) были выставлены в зале 17, где также можно видеть рисунки и картины Рикардо Флореса. Франсис Журден прислал, среди прочих полотен, натюрморт, представляющий собой стол и кувшин, в котором стоят цветы, тонко гармонизированный художественными изделиями в японском стиле, которыми украшен задний план картины. Есть также лесная чаща с ручьём, в котором женщина и девочка, уже полураздетые, собираются искупаться.

Продолжим обозревать километры живописи.

Прежде чем продолжить нашу прогулку вдоль этих бесконечных аллей, украшенных картинами, которые называются Салон независимых, побудем ещё немного времени в этом зале 17, одном из самых интересных на этой выставке.

Жак Бло выставляет полотно, преизливающееся лиричной радостью. Лето, и вот море. Барки, суда, сады, спускающиеся до побережья, отовсюду бегут молодые женщины, обнажённые девочки – наяды или дриады – они бросаются в море и плещутся в нём, заставляя фонтанировать эту пену, всегда готовую произвести божественное и новое тело Афродиты. Господин Бло выставляет ещё прекрасный портрет дамы в белом платье с хризантемами в большой голубой фарфоровой вазе, картина Материнство, розовая и свежая с любопытными исследованиями выражения лица ребёнка и соблазнительный букет, помещённый на тумбу из гранатового велюра перед задним планом картины, составленным персидским ковром.

Луи Сю выставляет два натюрморта, очень декоративных, особенно тот, что с японским веером, и портреты современных женщин; живопись немного чувственная, но также немного поверхностная. Цветные гравюры мадмуазель Кругликовой в числе самых прекрасных из тех, что делают в наши дни. Выставка картин Форнеро приличная. Картина Ниши забавная. Собрание картин выдержано в немного мрачных тонах с усилием, направленным на то, чтобы придать радости этим картинам. Здесь чувствуется влияние Пишо. Единственное различие происходит оттого, что Пишо пишет маленькие фигуры, а Форнеро, прежде всего, натюрморты. Также у Форнеро больше виртуозности. Но Пишо более чувствительный.

Господин Хосе Габорио, больше Хосе, чем Габорио, правильно поступил бы, если бы отказался от живописи, и занялся написанием полицейских романов, как сделал его однофамилец, работы которого бесконечно нравились Бисмарку.

Окинем взглядом наивные композиции Пишо, каталанский Тернис, чьи образины – по слову Луи XIV – далеки от того, чтобы быть столь же экспрессивными, как у этого фламандского художника. Оставим без внимания зал 18, который мы уже исследовали в первый день.

Перейдём в зал 19, где выставлены рисунки Абрамовича и Северина Раппа, исповедника человеческих лиц, тонкого и искреннего художника. Упомянем Тома Жана, красиво написавшего женщину, чистящую апельсин, Хэзлдайна, старого пуантилиста, теперь вульгарно размалёвывающего свои гротескные сборища, которые старые фламандские художники умели изображать с таким талантом и с такой живостью, Дусе, которого его танцовщицы монмартрского бала и его жалкие портреты навсегда отделяют, я надеюсь, от его давних друзей из Аббатства.

В зале 20 мы заметим рисунки, выполненные в хорошем стиле, Мориса Робина. Это виды Парижа, очень чистые и полные воздуха. В этих песчаных морских берегах есть пространство. Дереву, расположенному перед морем, вместе с парусами, хватает и мощи, и величия. Тавернье, – это ли псевдоним Шарля Герена, которого модель мы видим, и вот мы видим его живопись? …Вот Жорж д'Эспанья, посредственный художник, живопись которого, с её грязными красками, лишена рисунка. Вот Ломбар, копирующий Ван Донгена, лишённый и живости, и художественного таланта последнего.

Русский юморист, Леон Шульман, заставляет себя смеяться. Павио прислал картины Время сбора винограда и Молодая женщина в корсете, чистая, красочная, воздушная фактура которых мне очень нравится. После того, как посмотрели гармоничные пейзажи Жана Плюме, нужно на мгновение остановиться перед претенциозными маленькими картинами Зака, смешивающего, не возвышая их, Бугро, Редона, Гольбейна, византийцев.

Один зал отмечен №№ 22 и 23. Прежде всего, мы замечаем выставку картин мадам Вастикар. Это мебель, декорированная изысканной акварелью. Вот неожиданное и вполне очаровательное применение акварели. Присланные мадам Вастикар работы, будут, определённо, отмечены особо. Тёплый и тёмный тон блестящего дерева, новые, удобные, лёгкие и очень простые формы мебели, выбранные художником, соревнуются, выделяя грацию и свежесть акварели.

Владислав Гранцов изумил меня тем, что я не встретил раньше его картин. Он прислал на выставку Парк и два Пейзажа Корфу, навевающие лиричное настроение, и они написаны в этих смягчённых тонах, очень благоприятствующих мечтам. Вот полные чувствительности рисунки Луизы Эрвьё, художественные изделия из железа Лансона, в них я отмечаю неудачное использование кожи вместе с железом. И я охотно закричал бы: «Держи вора!», глядя на сладострастно изваянную прекрасную Еву, на рельеф с тремя округлыми женщинами, которые – Ева и рельеф – выглядят так, как если бы их создал Аристид Майоль, и которые изваяны Хётгером. Этот художник, берущий всё, что плохо лежит, уже присвоил себе добро, принадлежащее то Константину Менье, то Бурделю, то Родену. Но Хётгер очень талантлив, и помимо всего прочего, у него есть право делать то, что ему нравится, даже совершать плагиат, как делали многие великие люди. Работы Циолковского похожи на уложенную в бочонок рыбу, и это искусство для извращенцев, оно развращает их ещё больше. Оставим без внимания зал юмористов. Однако упомянем Паскина, он остроумен, и эту жалкую Мишень, написанную в объёмном изображении Абади.

Я остановился в зале юмористов.

Рисунок Боронали – милая шутка, совсем не чрезмерная. Ничего редкого в плане слишком острых шуток, также ничего сложного, и это главное. Герои Илиады обмениваются доходящими до крайностей оскорблениями. После Гомера очень редко попадалось что-нибудь из ряда вон выходящее. Не так гомерично, как хотелось бы.

Зал 24 Полотна Верховена являют собою монумент невежеству и дурному вкусу. Ломбар имитирует Ван Донгена, не имея ни одного из дарований этого художника.

Зал 26, Альбер Глез выставил Портрет поэта Акроса. Мне больше нравятся пейзажи Глеза, чем этот портрет.

Зал 27, я отметил Анри Геона, сильного художника, очень утончённого писателя и, возможно, брутального врача.

Зал 30, нужно смотреть с уважением на партию картин Марселя Ленуара, потому что в этих полотнах есть сострадание и ещё раз сострадание. Необходимо также со вниманием смотреть на выставку Штукгольда, немного опоздавшего, по-видимому, с поисками, уже законченными другими художниками, но его художественные достижения вовсе не банальные. Действительно непонятно, что сказать о господине Дюнуае де Сегонзаке. Он бессмысленно использует слишком много полотна и слишком много красок. В этом отношении он отличается от мадмуазель Маруси, пишущей сдержанно, он исследует экспрессию и силу немного в ущерб красоте. Она же не хочет говорить мне то, о чём я думаю. Другой гордый художник, о котором я говорил что-то похожее, хотел бы сделать то же самое, я об этом наслышан. Господин Ле Фоконье заблуждался, ибо нет никого, кто был бы лучше к нему расположен, чем я. Я приписываю ценность произведению искусства, сообразуясь с мерой, в соответствии с которой, как я думаю, художник приблизился к прекрасному, а не к мощи, не к силе воздействия, не к доброте или какому-нибудь ещё атрибуту Божественности.