Деньги на селе водились лишь у нескольких зажиточных крестьянских семей, а остальные трудились на арендованной земле, расплачиваясь за аренду урожаем, остатка которого едва хватало на скудное пропитание для семьи. Выручал огород и домашняя скотина: корова, козы, свиньи, куры и гуси. Стада гусей, меченных по-особому каждым хозяином, щипали траву вдоль речки и к осени вырастали в больших серых птиц без всякой подкормки, за что и ценились в крестьянском хозяйстве. Осенью, с наступлением холодов гуси забивались и отвозились на ярмарку, где горожане и местные евреи скупали жирные тушки гусей впрок на всю зиму. Выручка за гусей обычно составляла весь денежный годовой доход крестьянской семьи, а сами крестьяне редко когда пробовали жареного гуся. Была даже поговорка: «Сладки гусиные лапки! А ты их едал? Нет, мой дядя видал, как их барин едал».

Вот поэтому Егорка и хотел удивить сестру пряником. Для Вани пряники не были редкостью, и, подумав немного, он отдал свой пряник Егорке.

– Возьми, пусть вам с сестрой будет по целому прянику, а себе я дома у мамки попрошу.

Обрадованный Егорка засунул и этот пряник за пазуху и вся троица побежала по сельской улице за околицу к реке погонять рыбёшек.

Солнце катилось к западу, и скоро край его диска зацепился за верхушки берез растущих вдоль берегов за ивами, которые склонились к самой воде.

На отмели уже никого из ребятни не было, вода успокоилась после дождя, отстоялась на мелководье и стаи рыбёшек сновали тут и там в поисках поживы. Начинался вечерний жор рыбы. Крупная рыба плескалась в ближнем омуте: серебристые тушки выпрыгивали из воды, хватали зазевавшихся мошек, мух и стрекоз и с шумом плюхались назад в воду. Мелкие рыбки взлетали над водой и врассыпную расплывались в стороны – видимо крупная и хищная рыба в омуте начала свою охоту на мальков.

В мелкой заводи, где воды по щиколотку, стайка плотвы и уклеек стояла у отмели: рыбёшки шевелили жабрами и тыкались ртами в песок отмели. Ребята осторожно подошли с протоки и разом шлепнулись в воду, отрезая рыбёшкам путь к протоке. Рыбёшки с испуга метнулись по отмели и оказались в лужице воды, отделенной от заводи лишь тонким слоем песка. Ребята стали плескать воду из лужицы вместе с рыбёшками на песок и скоро вся рыбья стайка оказалась на песке и в руках мальчиков. Федя сломал ивовый прут, очистил его от коры и стал нанизывать рыбёшек за жабры на этот прут. Вскоре прут заполнился висящими рыбёшками, словно девичья коса с вплетёнными лентами.

Федя победно поднял прут с рыбками: «Отнесу домой, мать уху сварит к ужину», – крикнул он друзьям и все вместе они направились к деревне, за избами которой, вдали, солнце уже коснулось краешка земли.

На развилке дорог приятели расстались: деревенские продолжили прямой путь в деревню, а Ваня свернул направо к своей усадьбе.

Осторожно открыв калитку, он вошёл в двор. Пёс Шарик заскулил, подбежал к Ване, звеня цепью, и лизнул его в руку. Отец сидел на веранде у открытого окна и курил табак, пуская дым кольцами. На столе перед ним лежала книга, по которой Ване было задано чтение, которого он опять не выполнил.

– Не кажется ли тебе, Ваня, что ты несколько припозднился с возвращением домой? – строго спросил Пётр Фролович своего малолетнего сына.

– Ты бы хоть заглядывал временами во двор, чтобы мы с матерью знали, что ты жив и здоров и ещё живёшь здесь, а не в деревне у своих друзей. Я понимаю, что одному тебе скучно, но и возиться целыми днями с крестьянами, тебе, дворянину, не подобает. Может они и добрые ребята, но тебе не ровня. Где ты был и что делал, расскажи отцу?

Ваня подробно описал события этого дня, а отец слушал его прикрыв глаза. Было видно, что он вовсе не сердится и с удовольствием слушает о приключениях сына. Рассказав всё, Ваня замолчал, ожидая решения отца.

Пётр Фролович вздохнул, погасил окурок в пепельнице на столе и сказал: «Хорошо, что ты не крутился по деревенским дворам, но на речку впредь будешь спрашивать разрешения. Фрося уже ушла и оставила тебе хлеб и молоко на столе вместо ужина. Поешь и ложись спать.»

Ваня не слушая приглашения, вымыл руки, попил на веранде молока с ситным хлебом, сполоснул босые ноги в ушате, вытер их холстиной и прошёл в свою комнату. Бесконечно длинный летний день детства, полный впечатлений, подходил к завершению.

Ваня снял рубаху, надел ночнушку, лёг в постель и сразу уснул, лишь только голова его коснулась подушки.

II

Утром Ваня проснулся от чириканья воробьёв, устроивших птичью склоку под стрехой крыши. За верхним наличником окна его комнаты было воробьиное гнездо, из которого доносился писк птенцов второго, летнего воробьиного выводка. Птенцы требовали еды, а их родители вели перебранку с соседней парой, свившей гнездо под наличником окна отцовой комнаты-кабинета.

В целом, усадебный дом был устроен довольно просто: квадрат внешних стен из сосновых брёвен был внутри разделён крестом бревен на четыре части. Одну из частей занимала кухня с большой русской печью в дальнем углу, а сразу от входа, направо, дверь вела в коридор, оттуда в залу, где по торжественным дням накрывали стол и проходили праздничные обеды: иногда с гостями-соседями из ближних поместий и деревенек.

Из коридора две двери вели в родительскую спальню и кабинет отца, через который можно было попасть и в спальню. Ещё одна дверь вела в комнату Вани, а из кухни, дверь у печи тоже вела в спальню матери, которая прислушивалась к хлопотам Фроси и давала ей указания через дверь, но иногда выходила и сама, если чувствовала себя лучше. Такое размещение семьи, Пётр Фролович ввёл после окончательного отъезда старших детей в самостоятельную жизнь: до этого за старшими сыновьями числилась нынешняя спальня отца, родители жили в общей спальне, а Ваня был при них в своей комнате. Сестра Лида проживала в кабинете отца, который и не был вовсе никаким кабинетом, а был девичьей светёлкой с наглухо закрытой дверью в спальню родителей.

Ваня полежал немного, послушал бойкое и нахальное чириканье воробьёв, которых деревенские ребята называли почему-то жидами, вскочил, выбежал на крыльцо, одел свои галоши, стоявшие в углу в ожидании осенних дождей, и побежал в туалет, расположенный за дровяным сараем, по дощатой дорожке, проложенной на случай непогоды.

Вернувшись из укромного уголка, Ваня подошёл к Шарику, почесал ему за ухом, погладил по спине, налил воды в плошку и оглядел, как сказал бы отец, хозяйским глазом двор. За ночь погода переменилась, по небу бежали белые облачка, дул прохладный ветерок и воскресный день обещался быть летним, но без духоты и жары вчерашнего дня. Такая погода вполне устраивала Ваню, и он побежал обратно в дом, пугнув по пути петуха, который сопровождал стайку своих куриц, клевавших зерно, брошенное щедрой рукой Фроси уже растопившей летнюю печь и готовившуюся испечь оладьи к завтраку для своих хозяев. Петух гневно кудахтнул, отскочил в сторону и приготовился к защите своих куриц, но мальчишки уже и след простыл.

В своей комнате Ваня переоделся во вчерашнюю рубаху, вышел снова во двор, сполоснул у рукомойника глаза, как бы умываясь, вытер лицо полотенцем и сел на веранде в ожидании завтрака. Вчера он остался без ужина и сейчас растущее детское тело требовало пищи.

Фрося сноровисто разболтала муку в простокваше, добавила туда два яйца и принялась печь оладьи на чугунной сковородке, подливая постного масла. Скоро на блюде поднялась горка пышущих жаром оладий и Фрося поставила блюдо на стол перед Ваней, сюда же поставила плошку со сметаной и кружку с клюквенным морсом, зная, что Ваня не любит чая – даже остывшего и с сахаром.

Ваня принялся за оладьи, макая их в сметану и запивая морсом. За этим занятием его и застал Пётр Фролович, тоже проснувшийся на заре, но потом задремавший снова под чириканье воробьёв.

– Наш пострел везде поспел, – добродушно сказал отец, наблюдая за торопливым завтраком сына, – и куда же, позвольте спросить, вы торопитесь сегодня после вчерашнего целого дня беготни по селу и за околицей?