Хоть и отрывистые, фразы неандертальца тем не менее не были получленораздельным мычанием, как у аутиста, это была именно речь, полноценная речь, наполненная смыслом, сознательно вложенным в неё говорившим. Он не столько даже говорил, сколько кричал, как-будто хотел, чтобы весь мир услышал о постигшем его горе. Неандерталец то стучал себя в грудь, то показывал на "объект С", то на другие шерстяные бугорки, так и оставшиеся лежать в траве, то махал куда-то вдаль, в северо-восточном направлении, и активно использовал другие жесты, столь же непонятные, как и его язык.

  - Он говорит! - воскликнул я, оборачиваясь к Хэпшоу. - Представляете, неандертальцы умеют говорить!

  В ответ управляющий поглядел на меня так, словно я сообщил ему, что трава зелёная, а собаки лают.

  - Ясен пень, умели, капитан очевидность! Их язык даже в общих чертах известен филологам и лингвистам, это так называемый ностратический язык.

  Я сделал непонимающее лицо. Дома я бы вошёл через с-имп в вики-сферу, здесь же пришлось выслушивать пояснения неприятного и вдобавок нетрезвого Хэпшоу.

  - В евразийской средней полосе и примыкающих климатических поясах от Гибралтара и до Сахалина в нашем времени доминируют три большие языковые семьи: индоевропейская, алтайская и уральская. Каждая представляет из себя мощное лингвистическое древо с широкими раскидистыми ветвями, от которых отходят многочисленные отростки в виде угро-финских, тюркских, славянских, германских и прочих языков. Одни языки ещё используются, другие уже давно стали мёртвыми - это не суть. Важно другое. Все эти ветви и отростки произрастают из одного-единственного корня. То есть когда-то, в глубокой древности, был лишь один праиндоевропейский язык, лишь один прауральский и лишь один праалтайский. Но и это ещё не всё. Эти три языка в свою очередь тоже когда-то выросли из одного корня. Этим-то корнем и считается ностратический язык, самый первый язык в Евразии, язык палеолита. Кое-кто из специалистов даже полагает, что и остальные языковые группы Евразии восходят к этому языку. До недавних времён учёные были убеждены, что ностратический язык возник у кроманьонцев уже в верхнем палеолите, одновременно с началом изготовления украшений и появлением похоронных ритуалов, а у неандертальцев если и был какой-то язык, то совершенно другой. И лишь с появлением машины времени, получив возможность непосредственно побывать в прошлом, филологи, лингвисты и антропологи смогли установить, что ностратический язык возник на самом деле у неандертальцев, а кроманьонцами был впоследствии заимствован!

  - На таком большом пространстве и всего один язык? - Я недоверчиво хмыкнул.

  - А что тут такого? - Хэпшоу машинально отвинтил крышку бутылки, чтобы сделать глоток, передумал и закрутил обратно. - Язык отражает менталитет человека, его образ жизни и окружающую среду. Менталитет в свою очередь тоже порождается средой и образом жизни - бытие определяет сознание. Ну так образ жизни в палеолите у всех был одинаков, все жили первобытными общинами, занимались охотой и собирательством, не знали моногамных семейных отношений, обрабатывали каменные и костяные орудия, шили из шкур одежду, конкурировали с хищниками, противостояли природным стихиям... Нет ничего удивительного, что у похожих друг на друга людей похожие действия, объекты и явления потребовали одинаковых понятий и определений. Странно было бы, если б это было не так.

  У работавших здесь специалистов вообще возникла сумасшедшая теория, которую лишь предстоит проверить на практике, забравшись ещё глубже в прошлое. Они предположили, что самые ранние понятия, то есть вообще зачатки устной речи, первые фонемы и лексемы, зародились ещё у поздних эректусов Европы и Азии, то есть у гейдельбергского человека в Европе, дманисийского эректуса на Кавказе, синантропа на Дальнем Востоке и у аналогичных эректусов в Средней и Южной Азии. Полноценный язык у них, в силу их общей примитивности, так и не сложился, но вот его зачатки неандертальцам и денисовцам они сумели передать, а уж те развили их дальше и обрели полноценную коммуникативную способность, что повлекло за собой и дальнейшее усложнение, усовершенствование общественных отношений по сравнению с архантропами.

  И только я хотел спросить у Хэпшоу, как же могло произойти это заимствование, если по его же собственным словам неандертальцы и кроманьонцы в повседневной жизни совсем не пересекались, как ситуация за воротами изменилась.

  Поначалу неандерталец говорил с Хайденом так, словно на что-то жаловался и о чём-то умолял. Непонятными были лишь слова, но не интонации, с которыми те произносились. Эти интонации ни с чем не спутаешь, они отражают эмоциональное состояние, а эмоции у всех людей одинаковы, в том числе и у неандертальцев. Почему должно быть иначе?

  Вот только чем дольше палеоантроп говорил, тем сильнее его речь и его эмоции менялись. В какой-то момент горесть и мольба исчезли, им на смену пришли угрозы, сопровождаемые недвусмысленными жестами.

  Хайден стоял неподвижно и сверлил первобытного охотника своим ледяным взором прирождённого убийцы, переместившись так, чтобы не выпускать из поля зрения остальных охотников в траве. Он излучал прямо-таки твердокаменную уверенность и спокойствие и я даже позавидовал его стойкости и выдержке. Сам бы я наверняка шарахался от неандертальца при каждом его выкрике, при каждом движении, потому что даже без оружия он вообще-то выглядел довольно угрожающе.

  Впоследствии мне довелось увидеть, что именно, какакое потрясение способно поколебать железобетонную выдержку Хайдена, однако в описываемый день он ещё был непоколебим. Чего нельзя было сказать о Джуниоре. Возможно, если бы сын прожил столько же, сколько отец, столько же повидал бы и пережил, он сделался бы таким же хладнокровным, невозмутимым, терпеливым и рассудительным, привык бы сперва всё взвешивать, а уж затем действовать. Однако Джуниор вырос глупым, импульсивным и избалованным ребёнком, привыкшим к тому, что папаша в случае чего разгребёт за ним любое его дерьмо.

  Едва неандерталец перешёл к угрожающим жестам и гневным возгласам, как Джуниор шагнул из-за спины отца и разрядил в первобытного человека фульгуратор...

  В киношных боевиках мы постоянно видим это оружие в действии. Современная компьютерная графика во всех подробностях показывает, что при этом происходит с жертвой. Но там это всё понарошку, всё нарисовано. По-настоящему никто не умирает. А здесь всё было взаправду. Тело неандертальца просто взорвалось облаком тончайшей взвеси, окрасив несколько квадратных ярдов травы в красный цвет.

  Помню, в школе нам давали такое обоснование всеобщего и повсеместного перехода на фульгураторы. Представьте, говорили нам, что началась война. Кто-то куда-то вторгся, кто-то в кого-то стреляет, на кого-то падают бомбы, по кому-то ведётся массированный артиллерийский, ракетный и миномётный обстрел, туда-сюда снуют дроны с боевыми лазерами... Если во все стороны строчат пулемёты, летят осколки и шрапнель, страдают не только боевые части с обеих сторон, в ещё большей мере страдает ни в чём неповинное гражданское население, разрушается техносфера, архитектура, объекты культуры и искусства. И получается, что основные тяготы войны ложатся не на плечи тех, кто её развязал, от неё прежде всего страдают те, кто не имеет к ней прямого отношения. Разве это справедливо, разве это гуманно? Экономика разрушенной страны неминуемо скатывается в хаос, это приводит к лишениям, голоду, болезням, безработице. Почему же должны страдать невинные? Почему вместо быстрой ликвидации нескольких безумцев и их сообщников любая война превращается в долгую и непрерывную последовательность массовых убийств непричастных к ней лиц? Почему по окончании войны на плечи этих обездоленных вдобавок возлагается и груз уплаты всех контрибуций и репараций?