Маша иной раз ничего уже не отвечала на такие капризные вопросы мужа, и лишь тихо целовала его в обиженную не совсем хорошо выбритую щёку: «Ребёнка из школы встреть!»

Но настало время, когда уже сводить всё к шутке не получалось.

Как-то раз вернулся Анатолий Иванович чуть под шафе из гаражного кооператива, где периодически чинил свои Жигули, у знакомых в тёплом помещении. И когда вошёл в квартиру, то был несколько озадачен.

На кухне послышалась возня. Анатолий Иванович насторожился. «Странно! – Мелькнула мысль, – Маша ещё должна быть на работе, сын в школе! Таки воры?». Он громко протопал на кухню и, открыв дверь с мутным стеклом обомлел.

Зэк по кличке «Козырь» сидел собственной персоной на его любимой табуретке, перед ним стояла початая бутылка водки и рюмка. «Ты, это как здесь? – Смог промямлить Толик. «Воооот! – Начал многозначительно «Козырь», – Пойми меня правильно, брателло, ты хоть и мент в душе, но мужик неплохой!» «Козырь» вытащил из кармана вторую рюмку и налил водки себе и Толику. «Присаживайся, выпей за скорбь ушедшего года. Помню, как ты нас охранял: сигареты приносил, разговаривал вежливо. И я решил тебе помочь. Мы ведь должны друг другу помогать. Правильно, братиша!? Ты ведь такой же, как и я, только по другую сторону баррикады». «Ну, ты меня с собой не ровняй! – Возмутился Анатолий, – ты преступник, уголовный так сказать элемент, а я старшина полиции!» «Козырь» махнул ещё одну рюмку водки и подлил Толику: «А кто у бабки жениной заначку из шкафа спёр? Промеж простыней в пакетике лежала. Аааа? Бабка то померла, а ты машину себе купил и ни жене, ни тёще ничего не сказал!» «Откуда ты…, – Толик чуть не поперхнулся. «Оттуда, оттуда, – продолжил «Козырь», – все под одним небом ходим. Я про тебя всё знаю. Ты и у тёщи потом деньги из комода таскал, мало тебе боевых было. Да только тёща не такая дура оказалась, сразу заметила. «Да, я тебя сейчас!» – Толик встал и замахнулся на «Козыря». Но не тут-то было, уголовный элемент ловко увернулся, захватил у Толика руки за спиной, прижал его лицом к холодильнику, так, что магнитик обозначающий год свиньи по китайскому календарю, упёрся твёрдым пятачком ему прямо в глаз, и прошипел сзади в ухо: «Ты мил человек, не рыпайся, не затем я пришёл, чтобы своих сдавать. Так напомнил, кто ты есть на самом деле. Садись выпей ещё со мной, расскажу тебе кой чего».

Анатолий сел на место. Желваки его ходили, пальцы подрагивали от разгоревшейся ярости, и он опрокинул в рот ещё одну рюмку водки. «Баба твоя, – начал снова говорить «Козырь», – спуталась с начальником дома культуры. Говорю тебе это, как мужику. Разберись со своей бабой! А то как-то не по-пацански получается: чел ты неплохой, хоть и мент, а баба твоя тебя кинула. Разберись, разберись, на то мы и существуем, братаны, чтобы предупреждать друг друга». Потом нежданный гость снова махнул рюмку водки и занюхал процесс рукавом спортивной курточки «Адидас», три ярко белые полоски, которой не давали памяти Толика покою. «В этой курточке видел я его последний раз в камере СИЗО!» – Подумал он невзначай, но поскольку был зол и отчасти пьян, то не придал этому особого значения.

«Некогда мне тут с тобой более сидеть», – сказал «Козырь» через долгую паузу. Встал, и, прихватив остатки водки в бутылке, вышел. Анатолий Иванович слышал, как в коридоре хлопнула входная дверь.

Он ещё долго сидел один на кухне, медленно соображая, откуда мог в его квартире взяться «Козырь». Мысли ворочались тяжело, словно булыжники в каменном карьере, где когда-то он по молодости работал шофёром. Возил добытую взрывниками породу на плавильный завод. «Ах, да,… Маша!» – Вспомнились вдруг слова гостя, – «Во всяком случае, нужно проверить информацию. Эти «братаны» соврут не дорого возьмут. А ведь всё может быть! Где она пропадает вечерами? Говорит на репетиции. А репетиции в Доме культуры. А там кто? Начальник этого самого дома! Вот курва недобитая!» Злость и ненависть наполнили совершенно пустой сосуд души Анатолия по самое горлышко. Зрачки налились красным, кулаки сжались до синевы в костяшках, и казалось, сейчас могли разрушить всё, что попадётся им на пути. Попалось дверное стекло кухонной двери.

Через несколько минут Анатолий очнулся от того, что его штаны намокли. Он лежал на полу посереди собственной кухни на толстых осколках дверного стекла и сильно хотел в туалет по-маленькому. Одна рука была разбита в кровь, другая держала железный чайник, из которого на пол текла вода, создавая под ним прохладную лужу.

Он и сам не совсем понял, как оказался в машине, интенсивно пережёвывая колючий лавровый лист, чтобы отбить запах алкоголя для гаишников. Да, и кто его тут остановит, он же свой и справка у него имеется именно об этом. Он ехал на дачу в деревне на своей старенькой Оке, и застрял, свернув с трассы в сугробе, как искал в промороженном подполе зарытый в песок штык-нож от немецкой винтовки, как потом гладил его лезвие, сидя в тёмной и холодной комнате нетопленого дома и пускал ртом пар. За окном горели сизоватые уличные фонари. Потом вернулся домой, притихший, обуздавший злобу до поры до времени.

А дома всё уже ужинали. Сын как всегда ничего не доел и отправился к своему компьютеру, а Маша наложила пельменей со сметаной отцу семейства и позвала за стол.

Анатолий Иванович с опаской пошёл к кухне, и, свернув за угол коридора, увидел, что стекло на двери совершенно цело, а за ним горит приветливый тёплый свет плафона и голос жены второй раз зовёт его к столу.

Он вошёл, потрогал рукой стекло, а вторую руку замотанную тряпицей прятал за спиной. «Когда стекло успели вставить?» – Буркнул он себе под нос вопрос. «Какое стекло Толь?» – переспросила Маша. Тут Анатолий Иванович решил не усугублять ситуацию и просто сел есть. «А что с рукой?» – Маша взяла его за перевязанную руку и стала разматывать тряпку. Анатолий хотел было отдёрнуть руку, но прикосновения жены успокоили его и он сказал виновато: «Порезался, в деревню ездил». Маша развернула остатки тряпки. «Где ж ты порезался? Совершенно целая рука. Ударился, наверное, просто, а в темноте подумал что порезался. На даче там сам чёрт ногу сломит». Анатолий Иванович смотрел, смотрел на свою целую руку, потом взял ложку этой рукой и начал класть пельмени в рот, макая их в горку сметаны на краю тарелки.

Ночью Анатолий проснулся от того, что кто-то позвал его. И голос этот был настойчивый и странный. Шептал откуда-то из коридора, то громче, то тише: «Перепрятать штык надо, найдут ведь и всё дело сорвётся. Перепрятать нужно!» Он сунул ноги в ночевавшие возле кровати тапки и крадучись направился на голос. Но тапки сильно шаркали по немытому давно полу, хрустели соринками песка, шуршали подошвой о бугристый линолеум. Тогда он снял тапки, взял их в руки и на цыпочках двинулся дальше. Голос явно исходил из зеркала, висевшего в прихожей. Он подошёл к нему, и амальгама засветилось изнутри красноватым, в этом облаке появилось лицо «Козыря» и прошептало достаточно отчётливо: «Перепрятать нужно, паря, ты чё! Всё дело завалишь!» Тогда Толик прокрался к вешалке, и в кармане шубы нащупал завёрнутый в тряпку штык, вынул его, и так же тихо, на цыпочках, двинулся в туалет с тапками и штыком в руках. Там за сливным бачком и схоронил орудие, привезённое из деревни.

На обратном пути хотел припугнуть «Козыря», который так бесцеремонно влез в его зеркало, но тут в прихожей зажегся свет и он увидел своё сгорбленное отражение в зеркале в одних трусах и с тапками в руке. Маша смотрела на него из проёма двери спальни и сказала с язвительным смешком: «Чё это ты тут шаришься по ночам? Тапки что-ли потерял?»

Субботнее утро было похмельным и суровым в своём желании напиться как можно больше воды. От этой бестолковой жидкости у Анатолия Ивановича только распирало живот. Тогда он тайком, пока все спят, накапал себе сто грамм из припрятанной за холодильником бутылки и сразу приобрёл ясность мысли. Жизнь уже не казалась такой мрачной и вчерашнее приключение было больше похоже на бесконечный дурной сон. Он с удовольствием начал готовить завтрак, а пока готовил, ещё пару раз приложился к горлышку. Водка уже не обжигала, а приятным теплом разливалась по телу. На запах яичницы с колбасой пришла Маша. Стала готовить кофе. Воодушевлённый выпитым Анатолий Иванович разговорился: «Я тут на нашей Окушечке в деревню ездил…».