От этого предчувствия обостряются. Кажется, весь мир замер на грани, перед тем как разлететься на осколки. Не по себе, неуютно. Моя жизнь и так похожа на тусклое разбитое стекло, которое я кое-как склеила. Неопрятно, не стараясь, пытаясь дешевым скотчем залепить дыры в тех местах, где осколки потерялись, рассыпались в прах. Потрясения мне больше не нужны.

Под конец рабочего дня я не находила себе места. Мерила шагами узкое пространство между своим столом и стеллажами, в которых хранилась скудная картотека. То и дело подходя к окну, тревожно всматривалась в пустынную улицу, каждый раз замирая, когда кто-то появлялся в поле зрения.

Я ждала. Не знаю кого, чего, просто ждала. Обреченно, еле дыша, зная, что скрываться бесполезно. Обычное человеческое предчувствие, приправленное изрядной толикой мнительности.

Едва стрелка часов достигла двух, схватила старенькую сумочку и вышла из зала, в котором так никто и не появился за весь день. Заперла входную дверь на два замка: один скрипучий, как несмазанные ворота, а второй не больше щеколды на кухонном шкафу, и, не оборачиваясь, пошла прочь.

До дома рукой подать: два квартала, по разбитой, усеянной трещинами дороге, которая новый асфальт не видела со времен динозавров, мимо двухэтажных домов каменных снизу и деревянных наверху. Потом по брусчатке вниз с пригорка, повернуть налево, и вот уже переулок, в конце которого притаился темно-зеленый, неказистый домик.

Иду домой, не торопясь, на каждой ноге будто гиря висит, тянет к земле.

Внутри становится все холоднее, не смотря на изнурительную жару. Небо кажется угрожающим, будто специально хмурится, давит, шелест листвы — тревожным. Слышу в нем тихий шепот «Скоро, скоро, скоро. Тебе не убежать».

Да я и не хочу бежать. Не за чем, и не к кому, только шаг непроизвольно ускоряется. Сжимая истертые ручки сумочки, торопливо иду, то и дело оглядываясь назад.

Там никого. Меня никто не преследует. Я никому не нужна.

А сердце заходится, с силой ударяясь о ребра. Предчувствия давят, лишая кислорода, заставляя дышать полной грудью. Нервно, рвано.

С пригорка чуть ли не бегом, мимо благоухающих кустов жасмина, не смотря на боль, простреливающую от бедра вверх. Порыв ветра бесцеремонно играет зелеными ветвями, а мне кажется, будто нежные цветы пытаются убежать, скрыться, мечутся в панике, не в силах сорваться с места.

Паранойя.

Выскакиваю на свою улочку, уже чуть дыша, растягивая ворот блузки, который душит, впиваясь в кожу.

Здесь все спокойно. Тихо. Все те же домики с маленькими палисадниками, разбитыми под окнами, те же кусты вишни, усыпанные розовеющими ягодками, та же грунтовая дорога, шелестящая под ногами.

Все по-прежнему.

Как в бреду, шагаю к своему дому, не слыша ничего вокруг за гулом крови в висках, уже понимая, что я здесь не одна.

Зайдя на крыльцо, пытаюсь дрожащими руками найти в сумочке ключи. Их нет. Как назло вывалились из маленького кармашка на дно, спрятавшись в бесконечных мелочах. Шарю рукой, пытаясь нащупать, слышу их насмешливый звон.

…За спиной раздается звук закрывающейся дверцы машины. Тихий, плавный, но он пугает меня до нервного писка, сорвавшегося с губ.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Неторопливые шаги в мою сторону, и по спине холодной волной проходит чужой взгляд.

Наконец пальцы смыкаются на гладкой поверхности ключа. Вытаскиваю их, цепляюсь за растрепанную подкладку и неуклюже роняю себе под ноги. Обреченно замираю, глядя на них, не делая попыток поднять. Нет смысла.

Шаги позади меня затихают.

В томительной тишине проходит несколько долгих секунд, а мне кажется, что это целая жизнь.

— Здравствуй, — наконец раздается знакомый голос. Не тот, которого я боялась больше всего в жизни. Другой. Но от этого не легче.

— Добрый день, Кирилл, — чуть слышно прошелестела, онемевшими губами, прекрасно зная, что он услышит. Каждое мое слово, каждый звук, каждый удар сердца. Он все уловил: мою панику, мой страх, что нахлынул с новой силой.

Обернувшись, посмотрела, на стоящего перед ступенями крыльца молодого мужчину в деловом костюме, идеально сидевшем на широкоплечей фигуре. Мистер Деловой. Так я его называла раньше. В прошлой жизни. Там, где считала его своим другом.

В этом я ошибалась. Друзей в Черных Тополях у меня никогда не было. Они стая, семья, а я так и осталась чужачкой. И когда их альфа вынес мне приговор, обвинив в том, чего не делала, они просто набросились, и ни один не встал на мою сторону. Я никогда не забуду, как тот же Кирилл, вытащив чуть живую меня из леса, закинул в кузов пикапа, как ненужное барахло. В его взгляде тогда не было ничего: ни отголосков дружбы, ни тени сомнения или сочувствия. Только презрение, смешанное с отвращением, злостью. Он сдал меня в захудалую больницу, сделав вид, что впервые видит. Скинул на руки хмельному медбрату, а потом развернулся и уехал. Вот она дружба.

А теперь он стоял передо мной, хмуро скользя взглядом по моей фигуре, по моему лицу. Он чувствовал мой страх, желание сбежать, для него все мои эмоции как на ладони.

С неимоверным трудом заставила себя стоять на месте, не пятится от него к двери, не делать глупостей. Мне от него не убежать.

Тишина затягивалась, била по нервам, горячим штырем впивалась в грудь. Зачем он приехал? Кто-то решил, что я слишком легко отделалась?

Кирилл сделал шаг ко мне, и внутри все оборвалось. Отшатнулась в сторону, судорожно, с всхлипом втягивая воздух. Это сильнее меня!

Он замер, еще больше хмурясь. Светло-карие глаза прищурились, глядя на меня, а мне хотелось кричать «уходи. Оставь меня в покое. Все вы оставьте меня в покое».

Как-то нервно вздохнул, глубоко, шумно выдохнув. Попятилась от него еще дальше, не зная чего ждать. Он сердился, ему было не по себе, а мне было плохо рядом с ним:

— Зачем ты приехал? — спросила чуть дыша.

Кирилл поморщился, словно мой холодный тон был ему неприятен:

— Ты должна поехать со мной.

В груди так больно стало, от ужаса, от воспоминаний, что набросились безжалостной лавиной. Я не хочу туда возвращаться. Никогда! Ни за что!

Покачала головой — на большее не было сил, меня словно парализовало от ужаса.

— Тань, — замолк, заметив, как вздрогнула от своего имени, — не усложняй. Поверь мне, все и так сложно.

Сложно? Три месяца в больнице, в полном одиночестве, когда до тебя нет никому дела — вот, что сложно. Истерики по ночам, когда пытаешься внутри себя найти то, что было неотъемлемой частью с самого рождения, а проваливаешься в пустоту. Вот это невыносимо сложно!

— Я не хочу возвращаться туда, — в голосе звучала неприкрытая мука.

Он еще раз шумно выдохнул, и, уперев руки в бока, смотрел в сторону.

— Придется, — наконец произнес, переводя на меня взгляд, в котором прочитала непоколебимую решимость.

— Мое желание как всегда не имеет значения? — горько спросила, чувствуя, как покидают последние силы. Если ему велели меня привезти — он сделает это, даже если придется связать и закинуть в багажник. Слово альфы — закон. Спорить бесполезно, пытаться сбежать — тем более.

— Тань, — начал было он, но осекся, когда понурив голову, спустилась с крыльца и остановилась перед ним.

— Поехали, — по венам расползалось равнодушие, холодное, горькое, безнадежное. Лучше я сама, сохранив хоть каплю достоинства, чем силком потащит.

Кирилл стоял напротив меня, ничего не говоря, только кожей чувствовался тяжелый пристальный взгляд, а я не могла посмотреть в ответ. Не хотела.

— Идем, — наконец тихо произнес и отступил на шаг в сторону, пропуская меня вперед. Неужели боится, что убегу?

К машине мы подошли одновременно, привычным жестом Кир распахнул передо мной заднюю дверь. Заглянув в темноту салона, с трудом сглотнула. Моя карета в ад.

Неуклюже забралась внутрь, стараясь не морщиться от боли. Снова почувствовала на себе цепкий взгляд. Кирилл замер надо мной, рассматривая, пытался понять, что не так. Я молча села поудобнее, сложила руки на коленях и уставилась прямо перед собой, не мигая, не шевелясь, замерев как статуя. Наконец он прикрыл дверь, и, обойдя машину спереди, сел рядом со мной: