«Если он действительно погиб — это… хорошо! Можно ради дружбы с Избранным продавливать оправдательный вердикт. А позже, когда улягутся общественные страсти, и к награде представить. Эффективность деятельности Снейпа на стороне Ордена сомнению не подвергается, риск налицо… А вот, не дай Мерлин, если выяснится, что жив… Трудно будет в глаза посмотреть!»

…Когда под финал слушания секретарь суда услужливо протянул министру длинный свиток пергамента — протокол поименного голосования Визенгамота, Кингсли Шеклболт без колебаний поставил свою резолюцию: «Оправдать». И длинный неразборчивый росчерк личной подписи растянулся на половину ширины листа.

* * *

2.05.2000. Элишадер

Суматошный ветер приносит с моря привкус соли и горечи. Или это стынут на губах непрошенные слезы?..

Мэри Макдональд остановилась над самым обрывом. Близкий закат рисовал багровые полосы на прозрачном до стеклянности холодном горизонте, заключал усталое остывающее солнце в золотую сферу весеннего гало, разбрызгивал по вылизанным ветром камням мелкие блики в цветах Гриффиндора.

Она трансфигурировала один из камней в простой деревянный табурет. Поставила возле небольшой куртины белого вереска, вот уже два года расцветающего на этой пустоши.

«На том самом месте».

На табурет лег вынутый из дорожной сумки аккуратный пергаментный сверток, перевязанный чёрной шелковой лентой. Так в известных книжных магазинах пакуют драгоценные редкие фолианты для отправки заказчику.

Но на этом свертке чернильное клеймо было другим: «Мастерская изобразительного искусства Амарантуса Спектра».

Мэри аккуратно распустила изящный узел на чёрном шелке. Пергамент развернулся, явив белому вереску и беспокойному ветру простую палисандровую багетную раму, чуть тонированную зеленью и серебром. На холсте, заключённом в эту раму, на фоне высокого стеллажа, уставленного томами той или иной степени потрепанности, на обычном библиотечном стуле восседал с книгой в руке директор Хогвартса Северус Снейп.

Волшебному портрету полагается жить своей, неповторимой магической жизнью. Двигаться, дышать, говорить, проявляя эмоции. Чем искуснее был волшебник-живописец и чем больше он успел узнать о том, чей портрет пишет, тем ближе характер нарисованного персонажа к почившему оригиналу. А здесь…

Внешнее сходство — полное. До мурашек знакомая, сухая и легкая худощавая фигура. Бледное, чуть тронутое пергаментной желтизной лицо с глубоко посаженными темными глазами. Тонкий длинный нос. Кустистые брови. Растрепанные, давно не мытые волосы, разметавшиеся по плечам. Но…

Предельно напряжённая поза. В такой не наслаждаются чтением умной книги, а ждут удара из-за угла. Холодный, недоверчивый взгляд. Упрямо поджатые губы… И — полная неподвижность. Безмолвие. Пустота.

«Не зря ли считают гениальным художником этого Амарантуса Спектра? В тебе, Северус, он увидел лишь поверхностное, наносное, отталкивающее… То, что ты сам долгие годы показывал малознакомым людям. Полтора года назад, сразу после судебного процесса, когда Визенгамот оправдал тебя по шести статьям и помиловал за особые заслуги перед магическим сообществом еще по одной, Гарри заказал столичному гению твой портрет. Вернее, два портрета. Первый, ростовой, как и положено — для директорского кабинета в Хогвартсе. Второй, копию в миниатюре, для меня… И на обеих картинах ты словно умер во второй раз, Северус».

— Я, наверное, действительно дура, Северус. Но мне кажется, что ты сейчас слышишь меня. Посмотри, как здесь красиво! Я ведь правильно поняла тебя тогда, в госпитале? Ты уходил навсегда, и твоя душа сама привела меня на эту пустошь на моей родине…

Тонкие перистые облака легли на горизонт золотым крылом. Солнце садилось в дымку — завтра снова будет ветер с моря. И — дождь. Недолгий холодный весенний дождь во второй половине дня.

Мэри снова перевела взгляд на портрет. И замерла.

Нарисованный Северус покинул свое место, оставил книгу на стуле, и подошел из глубины кабинета к раме — как к окну. Его правая рука легла открытой ладонью на тонкое стекло — изнутри.

В сердце натянулась и хлестко взвизгнула, оборвавшись, пронзительная стальная струна.

— Северус…

— Благодарю.

«Ты… говоришь со мной? Или это — страшная в своей реальности иллюзия, плод воспаленного сознания, первые признаки сумасшествия вследствие «проклятия последнего прикосновения», догнавшего меня два года спустя?»

— Почему ты не захотел тогда взять меня с собой?

— А разве твое место не здесь, на земле?

Легкая усмешка тронула губы собеседника с той стороны стекла.

«Мерлин Всемогущий, Северус… Ты ведь не можешь помнить того, что произошло со мной в реанимационной палате №5 госпиталя св. Мунго! Ты был уже мёртв, откуда тебе знать, что я видела, что чувствовала... Это невозможно!»

— Разве ты… ещё был со мной тогда?

— Должно быть, был… Ты любила. А значит, просила для нас у высших сил права быть вместе. Где бы то ни было… Даже не слыша этих слов и не зная о том, когда они были произнесены, можно быть уверенным в том, что они были, Мэри.

«Где бы то ни было… Тогда почему не там, за гранью, где сейчас находишься ты?»

— Скажи, ты счастлив там, Северус?

— Скорее, спокоен, Мэри. Счастье возможно только в мире живых.

— А Лили? Вы встретились?

Портрет опускает взгляд.

— Ты не можешь мне ответить? Я не должна знать?

— Ну, почему же… Если тебе это действительно интересно… Мы виделись. И даже говорили. Недолго… Не все ли равно, о чём, если в течение всего разговора она… держала за руку своего мужа.

— Прости.

— Не стоит. Просто теперь я знаю: если мужчина и женщина действительно были при жизни предназначены друг другу, то вечность их не разлучит.

«Северус, Северус… Если бы ты сам осознал, что за слова сейчас прозвучали из уст твоего магического изображения! А вдруг… Ты протянул мне тонкую веточку надежды».

— Я хотела тебя спасти... Ты не должен был уйти так рано. Если бы только дал мне шанс вытащить тебя! Остаться с тобой... Для меня ничего не изменилось, Северус.

— Вовремя. С нами уходит эпоха, Мэри. Мирному времени — другие деяния и другие люди.

Она сама не ожидала от себя следующего вопроса:

— Скажи, кем я была для тебя?

— Ты? Невозможным… Тем, что мне не положено. Тем, на что не было права и не хватило бы душевных сил.

— Неужели ты меня так и не простил за вторжение в твою жизнь?

— Я не простил себя. За то, что причинял боль той, которую любил, и той, которая любила меня. Это не прощается. На моей совести две судьбы. Её и… твоя.

— Никто не виноват, что сложилось именно так. Ты заполнил мою жизнь, и я хочу поблагодарить тебя за это… Она имела смысл, даже если я придумала себе этот мир. Ты, сам того не зная, сделал меня сильнее, лучше... Мысли о тебе согревали меня в самые тяжёлые моменты. Я советовалась с тобой в минуты сомнений. Училась не бояться, когда было страшно. Все мои достижения были для того, чтобы ты смог гордиться мной. Что бы я ни делала, ты был рядом, сопровождал меня повсюду. И этого ты уже не сможешь изменить...

— Я никогда уже ничего не изменю.

— И всё же ты в состоянии это сделать.

— Тени бессильны. Я только воспоминание. Тень.

— Даже если теперь ты только память, только тень — не исчезай. Не молчи, прошу тебя! И мне будет этого довольно, чтобы ощущать тебя живым. И себя тоже — живой. Я так хочу слышать твой голос...

«Долгий, бесконечно долгий взгляд — глаза в глаза. И твой голос, уронивший в душу после мучительной паузы только одно слово:

— Живи».

Мэри сглотнула подступивший к горлу горький, жаркий ком. На мгновение отвернулась — смахнуть слёзы с глаз.

— Северус… Этот мальчик, Гарри, которому ты помогал ради Лили... Он оказался лучше, чем ты о нём думал. Он больше похож на Лили, чем на Джеймса. Это Гарри помог мне привезти тебя сюда и всё организовать. Он сохранил нашу тайну и добился признания твоих заслуг.