Придавленный сверху бесчувственным остолбеневшим Эйвери, силится избавиться от магических пут полузадушенный Поттер. Под потолком болтается вверх тормашками прочно приклеенный подошвами ботинок к высокому своду, извивающийся Мальсибер.
Привалившись спиной к высокой двери кабинета нумерологии, тщетно отбивается от целой стаи верещащих летучих мышей Сириус Блэк. Рядом тщетно пытается подняться на непослушные, словно ватные, ноги Северус Снейп. Люпин зажимает разорванный рукав мантии, с пальцев сочится кровь. Стоя на четвереньках, мотает головой, нашаривая палочку на полу, ошалелый от обезоруживающего удара Рабастан Лестрейндж.
— Финита Инкантатем! — палочка учителя чертит широкий круг над лысеющей головой. Рядом со Слагхорном мешком рушится с потолка в стремительно исчезающую лужу потрепанный Мальсибер…
— Слизерин! Всем привести себя в порядок и следовать за мной!..
* * *
06.04.1978. Хогвартс
Седьмой курс. Весна.
…Северус с закрытыми глазами сидит на холодном каменном полу напротив высокого стрельчатого окна, согнув ноги в коленях и положив на них сцепленные до хруста руки. Кожа его лица, желтовато-бледная от природы, медленно покрывается красными пятнами.
Он всё больше погружается в себя и поэтому не слышит моих тихих шагов. Я выныриваю из-за поворота и застываю в нескольких шагах от него, боясь пошевелиться и обдумывая план незаметного отступления.
С его губ срывается протяжный полувздох-полустон:
— Что же ты наделала, Лили? Зачем?..
Я готова провалиться сквозь землю от неловкости. Но хуже всего то, что мне известна причина такого состояния Северуса.
Когда однокурсница впервые за все годы обучения в школе не ночует в спальне девочек, а наутро появляется в гостиной с шалыми глазами, под которыми бессонница нарисовала голубые круги, все вопросы кажутся неуместными и отпадают сами собой.
А ещё Лили сияет и улыбается припухшими губами так, что на неё больно смотреть. Словно она теперь обладает знанием, которое недоступно всем остальным.
На перемене под понимающее хмыканье Блэка Поттер уверенно притягивает свою невесту к себе, а она, смущённо улыбаясь, утыкается ему в грудь. И в поведении Джеймса и Лили проступает какой-то новый смысл, одновременно постыдный и очень счастливый.
Северус тоже становится свидетелем этой сцены. Внешне он никак на неё не реагирует. Но я успеваю заметить, как стремительно краска покидает его лицо, как сжимаются кулаки, когда он проходит мимо влюблённой пары.
Быстрыми шагами, опустив голову, он направляется в сторону лекционной аудитории. А ещё через несколько часов я встречаю его в одном из дальних коридоров третьего этажа, куда заходят только те, кто хочет побыть наедине с самим собой.
…Северус закрывает глаза. Выхватывает из широкого кармана форменной мантии светящуюся бледно-зелёным пробирку, приготовленную для контрольной работы по зельеварению. Стискивает в кулаке. Толстое кварцевое стекло, выдерживающее высокие температуры и разъедающие эффекты сложных кислот, с жалобным хрустом ломается в руке. Сквозь длинные пальцы с крупными побелевшими суставами обильно течёт кровь…
Меня окатывает паника, раскалывающая душу на два совершенно противоречивых желания. На цыпочках неслышно попятиться назад, а потом, оказавшись за углом, со всех ног дать дёру? Броситься к нему, окостеневшему в горе, раздавленному, уязвимому — силой разжать руку, наложить что-нибудь подходящее из remedium spells, омыть собственными слезами?..
Поддавшись безотчётной жалости, я совершаю непростительную глупость: бросаюсь рядом с ним на колени, хватаю за руку. Он молча, резко выворачивает окровавленный кулак из моих ладоней, зажимает руку меж колен. И тогда одним быстрым движением, взрослым, женским, почти материнским, я нежно прижимаю его голову к своей груди. Шепчу что-то успокаивающее — тихо и горячо…
На мгновение он застывает в моих руках, не понимая, что вообще происходит. Потом делает новую безнадёжную попытку освободиться. Но я держу его мягко и сильно, тесно прижимая к себе.
— Сев, не надо… Я помогу тебе.
Вместо ответа он бьётся в объятиях и, наконец, вырывается, грубо стряхнув меня на пол. Вскакивает на ноги. Его губы дрожат от ярости, тяжёлые тёмные капли крови падают на пол с изрезанной руки.
— М-Макдональд?! П-пошла вон!!!
Я тоже поднимаюсь с пола, морщась от боли в содранных коленках.
— Северус! Не надо… Я всего лишь хочу помочь тебе!
Он замирает. Резко отбрасывает с лица длинную прядь волос. В глазах — уже сухих, красных, колючих, — холодная, непроницаемая пустота.
— Я непонятно сказал?..
— Не надо…
Он делает шаг вперёд, и осколки зелёной склянки жалко хрустят под подошвой ботинка.
Окровавленный кулак угрожающе сжат. Левая рука тянется в карман — не иначе, за палочкой… Я видела его слабость, его слёзы. И только за это он готов стереть меня в порошок.
Я решаюсь:
— Лили и ногтя твоего не стоит, Северус!!! Ты ей не нужен!
Он буквально подлетает ко мне вплотную, и его взгляд пригвождает меня к месту. В голосе — хрусткий, безжизненный лёд.
— Вот, значит, как?..
— Не надо, пожалуйста!.. — испуганно прошу я. И внезапно понимаю: он уже никогда не простит сегодняшнего вторжения. И этих слов — «ты ей не нужен» — никогда уже не забудет…
В моём сердце что-то обрывается, горячая волна отчаяния затапливает сознание, оглушает. И собственный крик я слышу, словно со стороны:
— Дурак слепой! Чурбан деревянный! Разве ты не видишь, что я люблю тебя? Понимаешь, люблю! Люблю!!!
Он смотрит на меня в упор, ошеломлённый внезапным признанием.
Мордред вероломный, разве может быть у человека столько жестокого недоверия во взгляде? Ну почему, Сев? Ты не веришь ни единому моему слову только за то, что я — не Лили, только потому, что я, как и она, с Гриффиндора? Ты ждёшь очередного жестокого розыгрыша? Думаешь, что из-за угла вот-вот вывернет с улюлюканьем четвёрка «мародёров», чтобы всласть поиздеваться над твоими чувствами? Нет, Сев. Я здесь одна. И только затем, чтобы защитить тебя — от тебя самого…
— Сев… — повинуясь неосознанному порыву, я делаю шаг навстречу. Но Северус отшатывается, буравит меня надменным взглядом — сверху вниз:
— Любишь?.. Что ты вообще можешь знать о любви? Да ты даже на Филча вешалась со своей любовью! На старого сквиба!!! Потаскуха!
Слово грохочет в сознании как выстрел. Ударяет в лицо, словно внезапная, хлёсткая пощёчина.
Вздрогнув, я зажимаю рот руками.
«Whore!!! Потаскуха… Потаскуха!..»
Он вскидывает голову и, резко развернувшись, почти бегом покидает злосчастный коридор. Я смотрю ему вслед — неподвижно, словно одно из тех каменных изваяний, что от века украшают галерею Большого зала.
* * *
19.05.1979. Лестрейндж-мэнор
— Я не люблю тайн, которые не в силах разгадать… К счастью, таких очень мало в мире. В тебе есть какая-то тайна, Северус? Есть то, чего я не знаю, но должен знать?..
Высокий, звонкий голос врезается в сознание спокойно, но властно. Но я не знаю, что ответить Лорду. Я только опускаю голову, как полагается скромному ученику перед ликом грозного и могучего наставника, и позволяю себе осторожно вздохнуть.
В необъятной гостиной, в которой можно было бы разместить три моих коуквортских комнатушки, накрыт широкий стол. Дорогие блюда, редкие фрукты. Изысканное вино в хрустале. Повелитель любит произвести впечатление на своих гостей подчёркнуто-аристократическим стилем жизни.
Но я знаю, что это — блеф.
Этот строгий темноволосый джентльмен с пронзительными глазами, с лоснящейся от бриолина причёской, безукоризненно выбритый и модно одетый в тяжёлую чёрную мантию поверх тщательно подогнанного по фигуре дорогого твидового костюма, до определённого момента в своей жизни шёл той же дорогой нищеты, что и я.
Только даже более грязной, пожалуй…
Его мать была родовитой колдуньей. Моя тоже.
