– Я же тебе не Казанова какой-нибудь. Ты о чём? – слишком неестественно удивился Эвальд.

– О том… – голос брата звучал раздражённо. – Сам знаешь, о чём… Веди себя прилично…

Киану был мужчиной и понимал, что, несмотря на всю свою сдержанность и честность, Эвальд тоже был обычным здоровым мужчиной, а это племя смотрит на любую молодую красивую женщину, неизбежно задаваясь вопросом, насколько она хороша в любви.

– Слушай, братец, я не ущемляю твои права жиголо… – запнулся Киану, – но… Словом, я тебя предупредил.

– Итак, малышка исцеляет физические недуги?

– Ну, типа того.

– Надеюсь, она, как всякая приличная дама, носит в сумочке флакончики с мышьяком, чтобы травить им надоедливых любовников?

– Три тысячи извинений, – тихое бешенство постепенно завладевало Киану. – На что ты намекаешь?

– Ладно-ладно, я пошутил, пробу Марша перед завтраком тебе делать не обязательно.

– У тебя отвратительное чувство юмора, братец. Или ты стал женоненавистником?

– Вот тебе на! Я? С чего бы? Ни в коем случае! Женоненавистники – это те, кто не пользуется успехом у женщин. При чём же здесь я? – он белозубо улыбнулся.

У Киану немного отлегло от сердца, а в сердце Эвальда, наоборот, заскреблось что-то вроде раздражения, а возможно, и банальной зависти.

Почему слова брата так задели его за живое? Брат привёз в дом красивую девушку, ну и что? Сам-то Эвальд жениться не собирался. Вероятно, задели потому, что он устал вкладывать свои нерастраченные чувства в виноделие или… Ему бы радоваться за брата. Так он вроде и радуется, но, положа руку на сердце, не слишком искренно.

– Вот увидишь, она будет моей женой, – уверенно сказал Киану.

– Будет, – с довольно странной интонацией произнёс Эвальд, – если согласится. Знаешь, иногда женщины отказывают мужчинам, а иногда бывает и наоборот: мужчины бросают женщин и тем самым преграждают путь собственному счастью, – в его голосе послышалась гадливость.

– Бывает, – сухо согласился Киану и взглянул на брата скептически.

– Но тебе-то вряд ли такое знакомо, потому и толковать не о чем.

– Ну, а ты по-прежнему один?

– Исключительно.

– Почему?

– Видимо, жду совершенства, которого не существует на свете.

Недовольные друг другом, братья вернулись под тент в тень каштанов. Стол был накрыт. Белая как полотно Ида, сославшись на головную боль, отказалась от обеда. Вера промямлила какие-то слова сожаления, предложила аспирин и выразила надежду по поводу скорейшего выздоровления, но, к своему смущению, не могла не порадоваться такому удачному стечению обстоятельств. Ида почему-то не нравилась Вере.

В это самое время во дворе появился невзрачный, немного неуклюжий старичок в немыслимой одежде. Он приближался уверенной мешковатой походкой.

– Вера, знакомьтесь, – Эвальд широко улыбнулся, и на его щеках вновь заиграли ямочки, – это друг нашей семьи, викарий отец Родион. В здешней церкви он ведёт свои проповеди.

Пред девушкой стоял невысокий сухонький мужчина в зрелых летах. Теперь стало понятно, что на нём надета вполне пристойная длинная чёрная ряса, поверх неё тёплая верблюжья куртка, а серые фланелевые брюки выглядывали из-под края. Лицо старика заметно шелушилось, выпирал кадык, из ноздрей огромного носа торчали волоски, бесцветные глаза были полны и покорности, и чудаковатости одновременно; в руках он держал карманный библьдрук.

– Ох и долго же тебя не было, – первым делом старик обнял Киану и дружески похлопал его по спине. – Где же ты скитался-то, сын мой?

– Искал счастья.

– Нашёл?

– Полагаю, да. Вот оно, – Киану указал на Веру, – перед вами.

– Моё почтение, – поклонился неказистый старичок. – Вы уж не обессудьте, у нас тут всё по-свойски. Я давно тут живу, и люблю этот дом, как если бы он был мой собственный, и мальчиков люблю, как своих детей. Бог даст, полюблю и вас.

На ужин были приготовлены бифштексы с кровью, обсыпанные немолотым чёрным перцем, рассыпчатый картофель, соус из сливок, чеснока и розмарина, бисквит, пропитанный рислингом и взбитыми сливками, и настоящий домашний хлеб.

– Сегодня хлеб с коринфскими плодами, – гордо провозгласил Эвальд, высоко подняв корзинку.

– Говори проще, с оливками, – тут же вставил святой отец.

– Точно! Ида специально испекла его к вашему приезду, – сказал Эвальд Киану. – Она начала приготовления в доме, как только ты известил нас о своём приезде. Намывала, снимала чехлы с мебели, месила тесто, так что прошу, прошу. Чем богаты, тем и рады.

– Ого! – присвистнул Киану, потирая руки, – если ты собираешься нас потчевать в стиле Гаргантюа, то это будет кстати. Мы чертовски голодны, почти как волки.

Все уселись за стол. В тени листвы играли солнечные зайчики, осыпавшиеся каштаны шуршали под ногами.

– Мне всегда было приятно обедать с вами, – сказал Киану.

– Аминь, – ответил викарий, двигая вставной челюстью.

Ужин начался вполне спокойно: лёгкая светская болтовня, не требующая усилий. Вокруг стояла вечерняя тишь, земля благостно пахла летом. В самых общих фразах поговорили о доме, вспомнили родителей, коснулись на редкость чудесной погоды, поговорили о потеплении климата и о прочих безопасных банальностях. Потом Киану в нескольких словах обмолвился о карьере в жизни мужчины, не слишком вежливо – о том, что женщина создана для уюта в доме и что ей не место в деловых сферах.

– Какой хлеб! – воскликнул отец Родион. – Чудо! Никогда вкуснее не ел! Вера, попробуйте!

Хлеб действительно был чудесный, нарезанный большими ломтями, с твёрдой корочкой снаружи и ароматной мякотью внутри, испещрённой тонкими зелёными кружочками оливы. Правда, ели все без особой охоты, хотя, казалось бы, на свежем воздухе должен был разыграться аппетит.

Вера по большей части молчала, довольная тем, что на неё не возлагали тяжесть обязательной беседы. Потом она всё же немного осмелела и рассказала, что они с Ки видели по дороге, какие страны проезжали, в каких ресторанах обедали, по каким мостам и набережным гуляли. Мужчины слушали её, но всё же она чувствовала себя не в своей тарелке. Девушке казалось, что все трое не просто за ней наблюдают, а пристально рассматривают. Киану, видимо, выискивал промахи в её поведении, чтобы потом устроить очередную сцену, а его брат и святой отец, наоборот, смотрели на неё светлыми лицами, как люди обычно разглядывают понравившееся полотно или ясное утро. Когда она встречалась с ними взглядом, глаз они не отводили, а лишь вежливо улыбались ей, как давнему другу. Разумеется, она ничего не знала ни о них, ни о здешней жизни и не успела приобрести их расположение, но воображение подсказывало ей, что она попала к хорошим людям, и прониклась к ним симпатией.

Постепенно запас общих вопросов исчерпался, безопасный разговор ни о чём, который ничем не грозил, окончился, и Киану спросил брата:

– Ну, а как винодельня?

– Одно скажу – налоги… – Эвальд беспомощно развёл руками. – Шкуродёры… хоть караул кричи.

Эвальд устало махнул рукой, разлил вино по бокалам, и, глядя на викария, сказал:

– Ваше здоровье, отец мой.

Из-под полуопущенных век Вера следила за каждым движением Эвальда. Бессознательно ей хотелось наблюдать за ним. Нельзя было не заметить, что хоть жизнь и клокотала в Эвальде, но движения его были безмятежны и размеренны, а глаза смотрели с невозмутимым спокойствием, как это бывает лишь у людей, живущих и работающих на земле. Заметив на его широком загорелом запястье крохотную платиновую фигурку мадонны, Вера опустила глаза.

– Ну, а ты как? – в свою очередь спросил Эвальд брата.

– Заканчиваю монографию. Далее собираюсь баллотироваться во власть, – увесисто ответил Киану.

– О-о-о, – присвистнул Эвальд и сделал большой глоток, – узнаю птицу… Примкнёшь к сборщикам налогов?

Киану отодвинул тарелку, не спеша вытер рот салфеткой и вежливо спросил:

– Тебе не нравится платить налоги?

– Не нравится? – переспросил Эвальд, будто не расслышал. – Вот те на! В своё время, братец, Создатель не придумал для людей ничего умнее неизвестности, безропотного подчинения и, разумеется, жертвы. Без жертв мы никуда. Жертвуй всем, отдай всё, порви на себе последнюю рубаху и докажи таким образом свою преданность. Ой, прости меня, Господи, – он возвёл глаза к небу, перекрестился, на всякий случай поплевал через левое плечо и довольно едко продолжил: – А власть, любая власть в любом государстве, она ведь тоже не промах, она туда же лезет, на одну ступень с Создателем. Она ведь требует от людей того же самого: бесконечного жертвоприношения, подчинения и при этом так же, как и Он, – Эвальд поднял вверх указательный палец, – предпочитает держать всех в неведении.