Так шло до тех пор, пока он не познакомился с ней. Поначалу было все как обычно. Они встречались, вместе веселились, чаще всего у нее. Анна была сиротой, потеряла родителей в шестнадцать лет. Братьев или сестер у нее не было, вообще не было близкой родни. Жила она одна, в комнате в коммуналке, что было очень удобно.

Иногда оставались и у него, когда матери не было дома. С ранней весны она стала уезжать на дачу и проводила там иногда по нескольку дней. Он заботливо ехал с матерью, пер на себе сумки с продуктами, колол дрова, чтобы хватило надолго… А потом летел обратно в город, и на несколько дней их с мамой квартира превращалась в оазис любви.

Он называл ее Ниточкой. Это как-то сразу получилось. Она была худенькой, стройной, гибкой, как ивовый прутик. И он, чуть ли не с первого дня их знакомства звал ее почти всегда только так.

У нее был легкий и солнечный характер, и он сам не заметил, как успел так сильно привязаться к ней. Он не строил серьезных планов и сразу предупредил ее об этом. А так же в порыве откровенности рассказал и про свою маму, и про сложности в ее общении. Она все это слушала спокойно, с легкой улыбкой и так, словно к ней это не имело отношения.

А потом…

Они лежали в постели, счастливые, довольные друг другом. Она тихо перебирала его пальцы, он курил, глядя в потолок.

– Я беременна, – она сказала это так спокойно и буднично, что он поначалу и не отреагировал.

По мере того, как новость просачивалась в сознание, у него наступал шок. Он вздрогнул, резко сел на постели и уставился на нее во все глаза.

– Что?!

– Ну что ты так задергался? – засмеялась она, сладко потягиваясь. – Так уж получилось. Как мы с тобой встречаемся, так это должно было случиться рано или поздно.

– Но… Как?.. Что делать? Как мы теперь? – он никак не мог собрать мысли в кучу.

– Я буду рожать, – все так же спокойно сказала она. Потом встала на колени, обняла его сзади, прижалась горячим телом. – Милый мой, я тебя очень люблю. Я знаю, что тебе это не нужно, что ты не собираешься на мне жениться. Я ничего не требую и не жду от тебя. Наверное, это последний раз, когда мы с тобой видимся. Потому, что я ни за что не избавлюсь от твоего ребенка. Я рожу его и выращу. И я буду самой счастливой мамой. Потому, что у меня будет ребенок от тебя! Мой ребенок!

В тот раз он сделал то, за что ему всегда было страшно стыдно перед ней. Он оделся и ушел…

Да, у него был шок, он просто растерялся, мир встал с ног на голову… Но все же, он сам себе не мог простить, что ушел тогда от нее. Она не плакала. Не просила его ни о чем, вообще ничего не сказала. Только молча сидела на разворошенной постели и смотрела на него огромными глазами, в которых вперемешку было счастье и отчаяние. И горько, нежно улыбалась.

Целых три дня ему понадобилось, чтобы все осознать. Осознать и принять решение.

– Мама, я женюсь, – сказал он решительно за завтраком. Мать от неожиданности выронила кружку с горячим чаем, осколки и капли разлетелись по всей кухне, но она даже не обратила на это внимания.

– Что-о-о?

– Я женюсь, мама. И это не обсуждается, – не сознавая, что делает, он встал, и говорил, нависая над ней. – У меня есть женщина. Я ее люблю. У нас будет ребенок, – он произносил это уверенно и грозно. – Сейчас я поеду и привезу ее. По дороге мы подадим заявление. И ты, запомни это хорошо мама, ты не посмеешь портить нам жизнь. Ты не будешь делать ей замечания и ругать ее. Ты поняла меня? Она хорошая, очень хорошая! И ты это поймешь, когда с ней пообщаешься. Ты будешь хорошо к ней относиться и уважать ее. А если только я узнаю, что ты ее обижаешь, мы с ней уедем! Ты все поняла? Ты поняла меня, мама?

Он никогда так с ней не разговаривал. Он даже сам не знал, что может так говорить с матерью. И для нее это явилось полной неожиданностью. Она сидела на табуретке, смотрела на него, как кролик на удава и кивала в такт каждому его слову. На последнюю реплику она тоже не ответила, а только кивнула. Но он понял это как согласие. Встал, оделся и поехал.

***

– Я знала, что ты придешь! – она бросилась ему на шею, как только увидела.

– Прости меня, прости! – шептал он, целовал ее, обнимал. Он был как пьяный от счастья и любви. Подхватил ее на руки, закружил… Потом опомнился, бережно поставил, опустился перед ней на колени, и с благоговением прижался лбом к ее животу.

Ей хватило часа, чтобы собраться. Чемодан и две сумки он тащил на себе, заявив, что ей нельзя поднимать ничего, тяжелее дамской сумочки, и при этом ему казалось, что он не идет, а летит над землей. И он еще как-то умудрялся обнимать ее, прижимать, чувствовать ее рядом. О том, как их встретит мама, он не волновался. Он был уверен, что достаточно ясно ей все объяснил.

Но мама превзошла сама себя. Не успел он вставить ключ в замок, как она уже распахнула дверь. Захлопотала, помогая ему сгрузить сумки. Потом взяла Ниточку за руки, вывела на середину комнаты, пристально посмотрела в глаза… И обняла. Обняла со словами: «Ну, здравствуй, доченька!». От неожиданности он растерялся. Да и она из-за маминого плеча поглядывала с недоумением – ведь он столько рассказывал о матери, о том, как она избавлялась от его пассий… И тут такой прием!

Квартира была чисто прибрана, даже белье на постели в его комнате она свежее постелила. А в духовке уже подходила курица…

Что ж, подумал он, времена меняются! Может и мама поняла наконец-то, что нельзя всю жизнь держать его при себе. Сидя за первым семейным ужином, глядя как мило общаются между собой две самые дорогие ему женщины, он чувствовал себя невероятно счастливым.

Наши дни.

Из-за этой вонючей крысы у Кристины все же началась истерика. Причем, как и следовало ожидать, в самом неподходящем месте, а именно – на перекресте, когда загорелся зеленый сигнал, и нам надо было ехать. Сигнал загорелся, а мы стоим и стоим… Я глянула на подругу – а у нее губы дрожат, и слезы тихо-тихо так текут. Ну и, понятное дело, нервные граждане тут же принялись сигналить кто во что горазд.

 Я не растерялась и первым делом включила аварийку. Потом велела ей:

– А ну давай, перелезай на пассажирское! – я тут же выскочила из машины, обежала ее, плюхнулась на водительское, потеснила Кристинину попу и практически выпихнула ее на другое сиденье. Кристина не сопротивлялась, вяло пытаясь пристегнуться.

– Обезьяна! – вякнул мне какой-то особенно морально неустойчивый козел прежде, чем я успела захлопнуть дверь.

– На себя посмотри… – пробурчала я себе под нос, снимая тормоз с ручника, который Кристина, видимо, автоматически вытянула на максимум. Пристегнулась. И на следующий "зеленый" уже преспокойненько стартовала. Слава Богу, что у нас с ней одинаковые машины!

– Кшиська, ты не расстраивайся, – попыталась я ее утешить. Мы с Анькой часто звали ее на польский манер, ей так нравилось. – Придурок какой-то пошутил… Точнее, очень мерзко прикололся… Это правда ужасно… Но ты не бери в голову!

 Мои слова звучали неубедительно, и я и сама не верила как-то в то, что говорю. Ну что значит "не бери в голову"?

– Ага, не бери! – всхлипывала она. – Так страшно, ты себе не представляешь!

 Эта фраза меня несколько обескуражила. Я думала, она ревет от отвращения, а оказывается, она испугалась!

– А чего ты испугалась-то? – спросила я, одновременно раздумывая над тем, в какой-бы магазин заехать по дороге.

У Кристины по всему лицу была тушь размазана, ей бы умыться. А так, даже если на платочек поплевать и протереть, то сильно лучше не станет…