Лично меня очень вдохновляет научно-популярная литература. Я читаю про мозг, про организм, про геном. В последние десять лет меня гораздо больше вдохновляют Гладуэлл или Канеман, чем художественная литература. Я считаю, что мы занимаемся человековедением, а наука сейчас дает очень много материала, чтобы понимать человека. Если раньше Шекспир интуитивно что-то открывал и нащупывал, то сейчас есть данные, опыты, эксперименты, которые позволяют что-то понимать про людей.

И еще меня очень вдохновляют сериалы. Для меня то, что происходит в сериалах («Больница Никербокер», «Карточный домик», «Чернобыль»), – это гораздо большее, чем то, что мы видим в кино.

Сейчас я снимаю мелодраму, потому что после «ДиКаприо» мне нужно восстановиться. Он снимался за 53 смены, и первые 20 смен мне дались еще нормально, а потом было непросто. В процессе съемок по утрам я всегда читаю каких-то режиссеров, в тот раз я читал «Репетиции» Товстоногова, просто по страничке, чтобы настроиться. Когда я читаю какого-то мастера и вижу, как он разбирает материал, мне это помогает самому лучше работать.

При этом, в каком бы истощении я ни был, у меня никогда не возникает страха, что новых идей больше не будет и я никогда ничего уже не смогу. Этой уверенностью я обязан папе, который меня все время поощрял и поддерживал.

В развитии мне больше всего помогли две вещи – это любовь моего отца и вера в меня моего мастера Марка Анатольевича. Любовь отца я чувствовал в детстве, в подростковом возрасте, в молодости. У меня всегда было чувство защищенности. Это я сейчас понимаю, а тогда я даже не думал об этом, просто был спокоен.

Потом, когда я поступил к М. А. Захарову, на первом курсе он сказал мне очень хорошие и важные слова. Причем оговорился, что сегодня это так, а завтра будет по-другому, если я не буду работать. И эти слова стали моим иммунитетом. Потому что, когда мне какой-то продюсер не давал работать, я понимал, что этот продюсер в десятки раз уступает Марку Анатольевичу. Он, как и мой папа, дал мне уверенность, что со мной все в порядке.

Изначально я как раз очень нервный и тревожный человек. У меня мама всегда была всем недовольна, такой характер. Я жил в постоянном страхе, что я ее как-то расстрою. И это чувство вины, с одной стороны, помогает мне стараться на работе, с другой стороны, это мне и мешает: я постоянно перед всеми виноват и за многое себя виню. Я только сейчас начал освобождаться. С этим надо еще работать, это нерешенный вопрос.

Из-за того, что родители постоянно ругались в детстве, я был очень стеснительный, нервный, с проблемами концентрации внимания.

А потом родители развелись, и я остался жить с папой. И он дал мне много поддержки и принятия, этого ощущения, что все хорошо и что я молодец. Когда тебя просто принимают, этого достаточно.

Он всегда был моей главной опорой.

Не знаю, как на других территориях, но у нас в стране однозначно все травмированы. Поэтому сложно опереться на человека, который сам мучается и переживает от боли. Это вопрос обмена, который как-то надо наладить, и это сложно. Это еще вопрос некоей взрослости, зрелости. Потому что, если ты в детской позиции, ты ждешь просто поддержки, и все. Ребенок же не думает о том, что он должен кому-то.

Поэтому главные мои ресурсы – это неодушевленные предметы (книги, сериалы и пр.): они более стабильные и ничего не требуют взамен.

Конечно, и в профессии можно найти людей, которые заряжены энергией и готовы делиться. Я недавно встречался с оператором Васьяновым, который уехал в Голливуд, сделал карьеру, и мы думаем над возможным проектом. И я понимаю, что человек настолько наполнен, что работать с ним – это в том числе и подзаряжаться энергией. Это не ЖЭК. Это человек с идеями, желаниями, амбициями.

У нас в индустрии амбиций еще маловато. Мало людей, которые следующую работу хотят сделать лучше, а следующую – еще лучше. Нет выстроенной иерархии качества фильмов. Нет внутрипрофессионального смирения перед шедевром. Для этого шедевры должны быть увидены и признаны таковыми. Тогда ты понимаешь, что тебе есть куда еще двигаться. Таких амбиций не хватает.

Сначала думаешь: зачем режиссеру смирение? А именно потому, что ты должен усмирить эго, оно распухает, болит, мешает двигаться. Надо работать над тем, чтобы оно было меньше твоей физической оболочки, для этого нужна некая иерархия, ты должен понимать, что есть что-то, что сделано круто, чего ты не умеешь, что ты так еще не сделал.

К сожалению, у нас этого горизонта культуры нет. У нас много людей из КВН, который становится социальным лифтом: человек пошел учиться на механизатора, попал в команду КВН, и это подняло его на другой уровень. Он и талантливый, но соизмерить то, что он делает, не может – не с чем. Разве что с «Уральскими пельменями», которые по-своему прекрасны, но лучше все-таки соизмерять себя с Шекспиром или с Еврипидом, так гораздо здоровее.

Я думаю, что в целом это и отличает более продвинутых. То, что меня поразило, когда я учился у Марка Анатольевича, – это уровень культуры. Знание музыки, оперы, театра, литературы. Вообще контекста в целом. И того, что сейчас происходит, и общемирового понимания движения. На людей такой масштаба мне и хочется равняться.

Благодаря ему и отцу у меня никогда не было мыслей, что это не мое, мне не надо этим заниматься, что у меня никогда не получится. У меня не получится, если я сам буду лениться, – вот это я понимал. А не потому, что я не могу.

Меня предупреждали. Мне говорили, что не надо соваться.

В прошлом году меня отметили на конкурсе драматургии. В новом я просто не могу не попасть в шорт-лист. Тогда-то все определится. Тогда я стану настоящим писателем, настоящим драматургом. Меня прочтут перед парой сотен человек, меня услышат и узнают. И все будет не зря. Потом я точно брошу все и наконец-то стану сценаристом.

Помню, как болтала с кем-то из профессионалов. «Не лезь в это. Тебе работать негде?» Мне было где работать. Более того, я здорово справлялась и хорошо зарабатывала. И все равно настаивала: «Хочу писать, хочу писать, мечтала с детства, бла-бла-бла». Я совершенно не учитывала, что за мечту придется побороться. Я вообще не умела бороться, я никогда ни за что не боролась в принципе.

Удивительно, но все, что не было моей мечтой, доставалось мне легко. Я легко получала работу, легко сходилась с людьми, легко делала карьеру и никогда не страдала от нехватки денег – наоборот, мне всюду платили чуть больше, чем я заслуживала. В общем, у меня не было ни малейшего повода усомниться в собственных силах. Казалось, нужно сделать всего шаг, маленький шажок к тому, что вот оно – передо мной! Принять решение, выйти из офиса и крикнуть: «Ну все, теперь я сценарист!» И тут же к моим ногам должны были посыпаться работа, предложения, контракты. Унылые офисные будни, глупая, никому не нужная менеджерская работа – совершенно пустая, неблагодарная трата сил. Такая жизнь была не для меня. Я – автор, я – художник, я – создатель. Дело было за малым – решиться. А я все не могла.

И вот мне двадцать семь. У меня диплом Литинститута, год киношколы за плечами. А я все еще продюсер в сфере культуры. Правда, уже с опытом: куча успешных проектов, полезные связи и многообещающие перспективы. Но я вижу, что меня нет в шорт-листе. Нет в шорт-листе того самого конкурса драматургии. Я обновляю страницу, еще и еще – в надежде, что меня забыли, меня просто забыли и сейчас все исправят. Но список остается прежним. И меня попросту в нем нет.

Примерно час я плачу. Пишу куда попало о своем горе: друзьям, коллегам, бывшим, посторонним. Одни сочувствуют, другие не очень. И вдруг звонит рабочий телефон. Кто-то хочет спросить, когда мы проведем оплату. Или где смета, обещанная мной вчера. Или как записаться на курс по истории Средних веков. Горе мое было таким глубоким, а звонок этот таким незначительным, что я перестала сомневаться. Я взяла лист A4 и написала лучшую свою к тому времени пьесу: «Прошу уволить меня по собственному желанию».