– А не пошли бы со своими лягушками куда подальше, – откликнулась из-за запертой двери Дарья. – Дам я тебе печку поганить, как же! Разбежался! На ножик да сам теперь рыбу и разделывай, я к лохани больше и близко не подойду.

– Ну, это, пойду я, – поднялся с широкой лавки Леший. – Делов ишшо много сёдни.

И закрыв за собой калитку, довольный результатом своего очередного розыгрыша, пошёл в сторону своего дома. Он знал, что теперь про этих выплюнутых щуками лягушек говорить на Кьянде будут целое лето, всё время пытаясь понять, к добру такое чудо случилось или к худу.

Жили Евфросинья с Анной душа в душу. Дома их рядом стоят, ну а соседское дело такое – то за одним, то за другим коснуться приходится.

Не ругивались Евфросинья с Анной отроду, чего напраслину городить. Подругами неразлучными по деревне слыли. Одна пирогов напечёт, соседке несёт попробовать, удались ли. Той от сына посылка придёт, гостинцами городскими потчует. Так и жили.

Только однажды забралась в огород к Евфросинье Аннушкина коза и всю капустную рассаду подчистую съела. А рассада-то уж большая была. Ну, не обидно ли?

Села Евфросинья на грядку и слез унять не может. Ведь столько трудов пропало, когда-то теперь новая рассада вырастет, не успеют к осени кочаны вызреть. Она ли за рассадой той не ухаживала?! Сколько воды из колодца перетаскать пришлось в этакую-то жару! И все труды козе под хвост. Такое зло бабу взяло! А тут, как в насмешку, коза-то Нюркина опять в огород припёрлась и прямо к Евфросинье идёт и блеет. Схватила Фрося палку и давай рогатую по огороду гонять, а та со страху лазейку найти не может и вдоль частокола бегает, во весь голос блеет.

Пока гоняла блудливую скотину, та ещё больше беды наделала: два раза по грядкам с морковкой пробежала, огурцы и лук истоптала. Зато и досталось бедной, когда голову в частокол просунула, вперёд протиснуться не может и назад рога не пускают.

Лупила её Евфросинья сколько сил хватило да приговаривала:

– Не ходи, зараза, по чужим огородам, не пакости! Вот тибе, вот тибе, дохлятина рогатая, ведьма подколодная!..

А тут и Аннушка во двор вышла. Увидела, как её любимую Зойку подружка лупит.

– Да ты чё, девка, не в уме, верно?! – запричитала она ещё от крылечка и кинулась со всех ног на выручку. – Да ты што, Бог с тобой, Фрося?! Порешишь ить козу-то, а она вот-вот объягниться должна. – И засуетилась: – Бедная ты моя, Зоюшка! Ишь досталось тебе, несчастной… Кормилица ты моя ненаглядная…

– И поделом досталось, пусть по чужим огородам не лазит – не пакостит. Ты погляди, как нашкодила! На лугу ей травы мало, всю капусту у меня сожрала, прорва этакая! Огурцы и морковку истоптала… Чтоб ей сдохнуть!

– Да ты чё мелешь-то, Фросенька?! Невелика беда – рассаду съела. Да я тебе осенью своей капусты на то место сколько хошь отдам. Хватит этого добра. А только и тебе наука. Скольки раз говорила, что дыра в частоколе, что заделать надо. А то ишь, бедное животное теперь виновато. Чуть до смерти мою кормилицу не забила. Пойдём моя маленькая, пойдём я тебе хлебушка дам.

– Помолчала бы ты-то, Нюрка! На что мне твоя хилая рассада, когда у самой уж вон какая была. А все ведьма твоя! – И, ещё не отдышавшись от беготни по огороду, так саданула козу напоследок, что та аж подпрыгнула и тут же подогнула передние ноги.

– Ой, убила козу-то! – запричитала Аннушка. – Изверг ты, Фроська, дохаживает скотинушка-то. А теперь ни молока, ни козляток. Я ведь лонись Марье козлёночка-то посулила. Ой, загубила козу, ой, загубила! Живодёр ты, Фроська, ой живодёр!

И пошло, и поехало! Слово за слово, да так бабы разошлись, так распазгались, что полдеревни на крики собралось. А пока скандалили, коза Зойка оклемалась, сунулась было снова на капустные грядки, только поживиться там оказалось больше нечем, и она спокойно вышла на улицу через распахнутую настежь калитку.

А у соседок дело так просто не кончилось. Обе оскорбились и написали заявление в сельсовет. Иван Михайлович целую неделю увещевал баб, а потом вынес первое за всё время председательства решение – оштрафовать обеих за нарушение общественного порядка, чтобы впредь не скандалили да жили миром.

А те, наоборот, ещё большую обиду затаили друг на друга. У Аннушки вскоре Зойка объягнилась. Хорошенькая такая козочка уродилась, шустрая. И назвала её хозяйка Фроськой. Стала Аннушка Фроську к пойлу приваживать, а та ни в какую не хочет. Ох, и намучилась! А ругани было-о-о!

– Фроська, дура, куды мордой-то тычесси? Зараза ты мокрохвостая! Вот свалилась на мою голову.

Той порой Евфросинья задами мимо проходила. Слышит, костерит её бывшая подружка по всем статьям как только может.

«Нет уж, не спущу боле», – решила Евфросинья и бегом к председателю. Так, мол, и так, опять Нюрка Скворчиха за своё взялась, опять костерит-поносит, проходу не даёт.

Выслушал Иван Михайлович, он как раз на ту пору трезвый был, очки снял, через которые газету читал:

– Пошли, так сказать, разберёмся на месте.

А Аннушка всё с козлёночком своим воюет. Послушал председатель, послушал, во двор за калитку зашёл. Хозяйку окликнул.

– Нехорошо получается, Анна Игнатьевна! Я вас обеих давно ли штрафовал, а видно, опять привлекать придётся. Но уже по более суровой статье, так как рецидив наблюдается. Не угомонилась ты, Анна Игнатьевна, так сказать. Неладно это, братец ты мой!

– Ой, да что это вы, Иван Михайлович! Бог с тобой! Да я и словечка худого боле не сказывала. Пусть язык мой отсохнет, ежели вру!

– Сам слышал, Анна Игнатьевна, как ты соседку свою, подружку бывшую, на дворе только что последними словами костерила, матюгами нецензурного характера обзывала. Придётся протокольчик составить. Нельзя, понимашь, чтобы подобные безобразия безнаказанно чинились, чтобы людей ни за что ни про что оскорбляли. Сигнал к тому же от потерпевшей поступил. Жалоба, так-скать. Теперь вот и сам удостоверился.

– Ой, так это же я на козлёночка своего, Фросеньку, ругалась. Никак не могу к пойлу приучить… Измучилась вся, Иван Михайлович! Хорошенький такой козлёночек. Фроськой назвала. Козочка… Уж до чего вредна, стерва, спасу нет. Вот и ругаюсь…

Разъяснил после этого Иван Михайлович Евфросинье, что посягательства на её человеческое достоинство со стороны Анны Скворцовой не наблюдается, что ругается она на свою скотину, а это законом не запрещено. Равно как и то, какое имя, то есть кличку, дать козе или там корове. Дело это неподсудное.

Крепко задумалась Евфросинья, как отомстить супостатке за обиду, да только путного ничего в голову не приходило. Осень уж наступила, новая капустная рассада отменный урожай дала, зима подкатила, а баба всё жаждой мести мается. Сама обида уж и забылась совсем, но только, когда корова растелилась, Евфросинья тёлочку Нюркой назвала.

За долгую зиму помирились бабы, опять с одного колодца воду брать стали, отношения прежние восстановили, гоститься начали.

По весне скот на улицу выпустили. И слышат в деревне, снова Нюрка с Фроськой ругаются, друг друга на чём свет стоит костерят.

– Фроська, зараза жидконогая! Не доводи до греха, иди домой по-хорошему. Вот ужо палкой-то как садану дак!

А из другого заулка то же самое:

– Нюрка, змея подколодная! Ох, и падина ты! Вот я тебе по морде-то!

Застали скотину, сошлись у колодца.

– Ты подумай, Аннушка-матушка! И в ково такая уродилась? Весь день сёдни впробеги. Сил боле нету…

– Ой, сама вся не могу, Евфросиньюшка. С проклятой-то. Как только лето перебьюсь, ума не приложу.

– И не говори, матушка!

И так каждый вечер. Смеётся деревня, а что поделаешь, привыкли уж животные к своим кличкам, не переучивать же.

А Евфросинья с Аннушкой хорошо живут, мирно. По вечерам вместе за самоваром чаи распивают и пирогами друг дружку потчуют.

Многолетние разговоры о том, что на Кьянду проведут радио, кажется, переставали быть только разговорами. Наказ об этом из года в год давали избиратели своим районным депутатам, да только были дела поважнее, чем обеспечить вещанием две сотни человек одиннадцати небольших деревушек, испокон веков оторванных от внешнего мира бескрайним простором Белого озера, по которому когда-то, как утверждали историки, проплывал сам Петр Первый, чтобы своими глазами увидеть град Белозерск, бывший неприступной крепостью Великой Руси на протяжении многих сотен лет и потому сохранивший уклад местного населения в его первозданном состоянии. С другой стороны от людных мест это урочище отделяли непроходимые летом болота, пройти через которые до больших морозов можно было только пешком, да и то по большой необходимости.