– Держи.

Передо мной появилась кружка, от которой поднималась тоненькая струйка пара. Запах… Запах был восхитительный. Просто божественный. Глянув на Николая, который стоял у стола и чуть ли не лопался от нетерпения, я отхлебнула глоток и зажмурилась. И правда, симфония. Такая… классическая, с духовыми, с дирижёром, со скрипками! Иногда ребята-бармены ставили по приколу. Чайковский, что ли.

– Спасибо, вкусно.

Николай хмыкнул:

– И всё? Вкусно – и всё?!

– А что, надо прилагательными разукрасить? Или наречиями?

– Ну, я не знаю… Как-нибудь развей тему, что ли.

– Очень вкусно, – из вредности добавила я, и тут из коридора раздался звонкий радостный вопль:

– Косицка!

– Опа, Аришка на свободном выгуле! – я отложила шитьё на полку для книг и встала. – Интересно, где она кошечку нашла?

Николай, которому открывался лучший вид на коридор, пробормотал с улыбкой:

– Ну, это не совсем кошечка.

– Опять?!

Моя племяшка, смешно тряся светлыми хвостиками на макушке, сидела на корточках и тянула ручки к шипастой морде бородатой агамы, которая застыла, припав животом к полу коридора.

– Ариш, иди ко мне, заяц! – тихонечко позвала я. – Оставь… зверюшку.

– Косицка! – мелкая глянула на меня светящимися глазёнками, и я невольно улыбнулась – такой Аришка была счастливой. Вот только губки никак не порозовеют… Пальчики тоненькие, ногти голубые… Эх, малявка моя…

– Это не кошечка, – вмешался Николай, потеснив меня с прохода.

– Сабаська?

– И не собачка. Это Лариска.

– Лялиська! Халёсяя?

– Очень хорошая.

– Алиська погладит?

– Погладь, не бойся.

– Нет уж, не надо никого гладить! – воспротивилась я. – А вдруг укусит?

Николай обернулся на меня с таким выражением на лице, будто я заявила, что слоны несут яйца:

– Лариска не кусается! Она травоядная и иногда ест насекомых. А людей не ест.

Пока мы препирались, Аришка бесстрашно гладила мерзкую ящерицу по треугольной голове, а животина жмурилась. Надеюсь, от удовольствия, а не от мыслей, как получше укусить мелкую.

Мы образовали весьма живописную скульптурную группу, которую приметила Катя, выходя из комнаты. И спросила:

– А чего вы тут застыли? Ариш, что ты там нашла?

Разглядев находку, Катерина издала вопль, напомнивший мне сирену противопожарной безопасности, которую включали у нас в городе иногда, чтобы проверить работу оборудования. Даже подъём на третьей ноте был точно такой же – высокий и стабильный. Ящерица припала к полу и юрко побежала к двери жильца. Ариша вздрогнула и огорчилась вслед:

– Лялиська… Мама пугала.

– Не смей трогать эту гадость! – взвыла Катя, хватая мелкую на руки. – А вы… Вы! Я не понимаю подобной безответственности! Запирайте ваше чудовище в клетку! Люба! Как ты могла пустить в квартиру человека с животным?! Ариша больна, вдруг с ней случится приступ?!

– Тётя Юба, хацю Лялиську! – проныла мелкая, и я со вздохом улыбнулась ей:

– Мама сказала нельзя, значит, нельзя. Пойдём, я тебе какаушку сделаю! А потом будем сырники месить.

– У меня самого чуть приступ не случился, – буркнул Николай, поспешно ретируясь вслед за Лариской. – Простите.

Опять извиняется… Вот же! Лучше бы следил получше за своей зверюгой!

В два я увернула воду под кипящими пельменями и пошла в коридор. Постучавшись в дверь жильца, громко спросила:

– Николай, ты обедать будешь?

Шаги. Дверь открылась, и жилец высунул голову:

– А если буду?

– Тогда прошу на кухню.

– Приглашаешь? Кто платит за банкет?

– Не банкет, а всего лишь пельмени, – я пожала плечами.

– Темнота-а-а… – он покачал головой и отмахнулся: – Всё, иду.

Повернувшись, я наткнулась на сестру. И испугалась:

– Кать, ты чего?

– Аришка!

Катя тряслась мелкой дрожью и кусала губы. Я схватила её за плечи и встряхнула легонько:

– Чего?

– Приступ у неё, опять! Задыхается!

– Собирай ребёнка, а я в «Скорую» звоню.

Внутри всё всколыхнулось, залило жаром и опало. Так, мобильник. Выключить пельмени. Номер сто двенадцать. Полис, паспорт, папка с Аришиными выписками…

– Блинский блин!

Скорая занята!

– Что случилось?

Николай заглянул на кухню и стал свидетелем, как я нервно тыкаю в сенсорный экран. Бросила коротко:

– У Арины приступ, а Скорая не отвечает!

– Я отвезу, спускайте её в машину!

– Да не надо, ответят же…

– В машину! – рявкнул Николай и скрылся.

Зажмурившись, я приняла решение. Пока Скорая приедет… Даже с мигалкой… Пока разберутся, куда везти… На машине будет быстрее.

– Катя! Готовы? В машину, давай, давай!

– А Скорая? – замороченная сборами Катька держала в охапке синеющую Аришку, которая хрипела с каждым вдохом и выдохом и только цеплялась за куртку матери скрюченными пальчиками.

– Не спорь, бегом!

В машине Николай спросил, заводя мотор:

– Куда едем?

– В первую детскую, знаешь? Тут недалеко, на Авангардной!

– Понял.

До больницы мы домчались, наверное, даже быстрее, чем довезла бы Скорая. Николай вполне мог бы принять участие в ралли Париж-Дакар, думала я, отчаянно цепляясь за поручень на дверце. Катерина рыдала в голос, пугая Аришку, которая единственная вела себя молодцом.

После моего крика «Ребенку плохо!» в приёмном покое каталка появилась в течение нескольких секунд, молодой врач принял папку с документами и попытался выспросить у Кати симптомы, но мне пришлось отпихнуть невменяемую сестру:

– У неё АЛА с ДМЖП, единственный желудочек, ждём операцию Фонтена в Германии, внезапно стало плохо.

– Спасибо, ждите в приёмном покое.

И я, проводив долгим взглядом каталку, вернулась к Николаю, который растерянно топтался посреди помещения:

– Всё, теперь только ждать.

– Ну, будем ждать, – кивнул он, присаживаясь на скамейку.

– Не, мне надо домой, переодеться и на работу.

– Уверена? Может, отпросишься?

– А деньги кто мне заплатит, если я отпрошусь? Давай уж, вези меня домой.

Оставлять Аришку и Катю, конечно, не хотелось. Но выбора у меня не было. На кого надеяться, кроме как на себя? Надо собирать на операцию, нам не хватает совсем немного…

Уже в квартире я ахнула, вспомнив:

– Пельмени! Я выключила пельмени или нет?

– Судя по отсутствию запаха гари – выключила, – усмехнулся Николай и пошёл в свою комнату. Я же бросилась на кухню. Выдохнула: газ и правда не горел. Как говорила Катька, у меня не мозги, а калькулятор. Но, убей бог, не помню своих действий. Ладно, и то хорошо. Только пельмени совсем размокли, превратившись в склизкую массу с комочками фарша. Пришлось вылавливать всё это безобразие шумовкой прямо в помойное ведро.

– Слушай…

Николай стоял в дверях и выглядел растерянным.

– Что, опять ящерицу потерял? – съязвила, но он помотал головой:

– Ноут пропал. И планшет.

От неожиданности я выпустила шумовку, и та с грохотом упала в кастрюлю с мутной водой. О нет. Только не это!

– Ты комнату запирал?

– Забыл.

– Ясно.

Решительно отодвинув его с прохода, я бросилась в комнату матери. Ну зараза! Опять начала! За что такое наказание?! Что такое ужасное я сделала в прошлой жизни, чтобы мне высшие силы послали подобную мать?

Комната оказалась не заперта. Забыла. Ну конечно! Запах холодного пепла и перегара витал в полуголой комнате, концентрируясь над женщиной, грузной, грязной, с серым лицом и сальными волосами. Женщина налила в гранёный стакан водки и выпила на одном дыхании, даже не поморщившись. Схватив за плечо и едва преодолевая отвращение, я затрясла мать, крича ей в ухо:

– Ты что сделала? Ты опять вещи из дома выносишь? Опять воруешь?

Она отставила полупустую бутылку, и на меня глянул один глаз. Второй не дофокусировался и смотрел в стену. Мать прочистила горло и хрипло каркнула:

– Отвали! Чё орёшь? Это не я!

– А кто?

– Не я! Садись, выпей с матерью! Уважь…