– Очень плохой знак… – повторил брат Владыки. – Когда божественное столь ощутимо вмешивается в земное, только глухой не прислушается.

Воин отметил про себя, как Великий Управитель Хатепер посмотрел на жреца Таэху. Тот по-прежнему не проронил ни слова, только кивнул.

– Они пришли уже после нападения из засады? – уточнил Император.

– Да, Владыка, – ответил Павах. – С их приходом всё окончательно смешалось. Они уже не делали различий между сражавшимися. Кто-то пытался сбежать, но разве сбежишь от них?

Бывший телохранитель покачал головой и мрачно подумал, что остаться там на милость ша было, пожалуй, не так страшно, как попасть в плен после.

– Ты уверен, что наследника не могли взять в плен – так же, как тебя и Метджена? – в который уже раз спросил Император.

– Владыка мой… последнее, что я помню из произошедшего там – это то, как ша начали своё кровавое пиршество, – дрогнувшим голосом ответил Павах, не солгав и на этот раз. – Сатех никогда не был дружен со Стражем Порога и Его сыном, божественным Ваэссиром, занявшим трон Таур-Дуат. Разве пощадили бы Его звери императорскую кровь?..

– Да. Если бы это были чёрные шакалы или дикие псы, я бы мог надеяться на их защиту, – голос Императора звучал ровно, и невозможно было понять, каково истинное настроение правителя. – Но красногривые ша… Должно быть, ты прав, как ни тяжело мне признать это. И хотя Проклятие Ваэссира падёт на тех, кто повинен в убийстве Его родной крови… это – слабое утешение.

При упоминании о Проклятии Ваэссира Павах ощутил пронизывающий холод. Оно не было легендой. Силы в крови потомков Первого Владыки было достаточно для того, чтобы деяния осквернителей вернулись к ним же. Разве не настигло уже это Проклятие бедного Метджена? И что тогда ожидало его, Паваха?.. О проклятии говорил и Колдун…

– Ты многое перенёс рядом со своим господином, Павах из вельможного рода Мерха. Но у меня всё же будет к тебе ещё одна просьба.

– Я послужу тебе и памяти моего господина с радостью и честью, великий Владыка, – с готовностью и совершенно искренне заверил воин.

– Хорошо. В двух-трёх часах пешего пути от места нападения лежит заброшенный храм Стража Порога. Я выделю тебе отряд и велю лучшим жрецам перенести вас порталом в Кассар, ближайший к храму город. Я хочу, чтобы ты посетил сам храм и разузнал всё, что только можно узнать. Возможно, бальзамировщикам – если там остался кто-то живой – известно что-то, от нас пока сокрытое. С собой я дам тебе дары для них – драгоценные благовония для ритуалов и чёрный оникс, освящённый в столичном храме Ануи. Если там тебя встретят, будь учтив и добр, разузнай всё мягко и принеси мне вести, сколь бы ни были они скудны.

Павах, всё ещё стоя на коленях, склонил голову ниже.

– Всё будет сделано, Владыка мой.

Он отчаянно желал, чтобы Император поскорее отпустил его, но тот всё медлил.

– Посмотри на меня, Павах, последний телохранитель моего сына, – велел Владыка, наконец.

Противостоять этому голосу – этой стальной воле, выраженной даже в мягких интонациях – было невозможно. Павах собрал всё своё самообладание и поднял голову, натолкнувшись на взгляд золотых глаз – нездешний, какого не могло быть ни у одного смертного.

– Ты не солгал мне… но и всей правды не сказал, – всё так же мягко проговорил Владыка.

Павах подавил в себе желание открыть всё, что только мог… Он вспомнил вкрадчивый приказ Колдуна, надёжно выбитый в его сознании как по камню. Сейчас всё пережитое казалось кошмарным сном, но эти слова жгли его разум, как проклятие: «Ты никому не расскажешь».

– Я знаю, что ты перенёс очень многое, – повторил Император, и взгляд его перестал обжигать так нестерпимо, как ещё пару мгновений назад. – Я дам тебе время и не стану бередить твой разум. Тебе нужно восстановиться, как следует, прежде чем говорить о том, что вам с Метдженом довелось увидеть.

Павах с благодарностью склонил голову, удерживая выступившие на глазах слёзы облегчения. Боги, как же ему повезло! Император не мог не почувствовать, что от него что-то утаивают, но, по крайней мере, он не читал мысли.

– Отправляйся с моим благословением завтра же, – повелел Владыка. – Если же тебе доведётся найти останки предателя – сделай то, что повелит тебе справедливость.

С этими словами Император наконец отпустил Паваха. Пошатываясь, воин поднялся на ноги и с поклоном удалился. Упоминание о Сенахте отдалось уколом в сердце, но всё равно теперь он был уже более уверен в себе и в том, что ему предстояло сделать.

Молодой царевич пребывал в отвратительном настроении – он был разъярён настолько, что даже приближённые не решались подступиться к нему. От его ударов на инкрустированных перламутром столиках эбенового дерева осталось несколько вмятин. Дворцовый управляющий не вмешивался, пока царевич изливал гнев, справедливо решив, что инкрустацию будет заменить гораздо проще, чем чей-то проломленный череп. От того, с какой силой царевич закрыл двери, выгнав всех из своих покоев, даже на совесть прибитая бронзовая щеколда отлетела.

Затем пришёл черёд драгоценной вазы, не один год украшавшей нишу у окна. Хрупкий сосуд жалобно звякнул о плиты из редкого тёмно-зелёного мрамора и рассыпался на мельчайшие осколки. В этот момент в покои вошла царица, проигнорировав предупредительный шёпот слуг и управляющего. Окинув взглядом беспорядок, она изогнула бровь, а потом притворила за собой дверь и холодно приказала:

– Возьми себя в руки, сын. Ты не истеричная девица, а царевич, в жилах которого течёт кровь великих родов. Ты и так уже распугал всю челядь, а они ведь рэмеи – не тщедушные эльфы. Жмутся в коридоре, словно мыши в амбаре.

– Не смей мне указывать! – резко ответил Ренэф, оборачиваясь к ней. – Я велел, чтобы все убирались отсюда и оставили меня одного.

Он натолкнулся на взгляд серо-стальных глаз – этот холод мог затушить любой пожар – и его пыл немного поутих. Амахисат даже не поморщилась, только чуть усмехнулась.

– Это ты мудро придумал. В таком виде тебя и правда лучше никому не видеть. Но для меня уж изволь сделать исключение, царевич Ренэф Эмхет.

– Прости, мама, – с почтением произнёс юноша и глубоко поклонился ей.

– Твой гнев мне хорошо понятен, – спокойно произнесла женщина. Она смотрела на сына сурово, но в голосе её слышалось сдерживаемое тепло. – Но мы должны помнить о том, кто мы есть, и сохранять достоинство. Наша семья – пример для всех наших подданных.

Ренэф провёл ладонями по лицу в бесплодной попытке успокоиться.

– Отец не принял меня, – процедил он. – Отказал мне в аудиенции, но зато пригласил сестру. Снова. Но я – не слуга, желающий обсудить с ним блюда на ужин! Я хотел говорить о походе на Лебайю, о мести за его сына!

Ярость снова взяла над ним верх, и царевич со всей силы ударил кулаком в стену – на росписи образовалась едва заметная сеточка трещин. Царица даже не вздрогнула и по-прежнему невозмутимо сказала:

– Не беспокойся о сестре. Трон Эмхет наследуется мужчинами.

– История знает и другие случаи.

– Только когда в прямой ветви рода не было достойных претендентов.

– Я могу перечислить тебе нескольких Императриц. Но я не готов быть военачальником при сладенькой сестрёнке, вовремя нашедшей для папочки слова утешения!

– А при своём дипломатичном брате был готов? – усмехнулась царица.

Ренэф глухо прорычал ругательство, исподлобья глядя на мать. Амахисат скрестила руки на груди, встречая его гнев с холодной бесстрастностью.

– Ты учила меня во всём быть лучше, чем он, – сквозь зубы сказал царевич. – Всю свою жизнь я только и делал, что соревновался с ним. Я лучше владею мечом, лучше направляю колесницу, лучше охочусь. Поглоти меня Первородное Пламя! Я даже стихи древних авторов цитирую лучше, чем он, даром что ненавижу эти бесполезные мудрствования! Но отцу безразличен мой успех. И даже сейчас, из своей безымянной могилы, Хэфер как будто смеётся надо мной! Владыка, – Ренэф произнёс этот титул ядовито, не в силах сдержать обиду, – так и не сделал официального изъявления своей воли, не провозгласил меня наследником трона! Зато сестрицу окружил всяческими милостями. Вот уж кто хорошо устроился!