Реформы, начатые Николаем II после революции 1905 года и, по сути дела, ставшие реализацией требований тех, кто пришел в январе к стенам Зимнего дворца, хотя и были достаточно масштабными, охватывали многие стороны политической, экономической и социальной жизни страны, быстрых результатов для народа, прежде всего крестьянства, не давали. Думу, приобретшую благодаря воле государя большие полномочия, приходилось распускать раз за разом, поскольку она каждый раз требовала большего, чем на то мог согласиться царь. Монархия раздвоилась: она уже не была абсолютной, но полностью конституционной, как хотели многие, в том числе в самом правящем классе, не стала… Везде воцарился дух смятения и ожидания каких-то новых событий… Возвращавшиеся с проигранной японской войны солдаты несли дух пораженчества и критики самодержавия. Свою лепту вносила и вечно нигилистски настроенная интеллигенция.
О чем думал тогда Карим? Аллах ведает! Но можно представить, как мыслили в ту пору его соотечественники, прошедшие похожий тяжкий путь… Так и хочется процитировать также поскитавшегося по свету великого русского писателя той эпохи Максима Горького, который писал в своем знаменитом, но ныне забытом очерке «Человек»:
«Человек! Точно солнце рождается в груди моей, и в ярком свете его медленно шествует – вперед! и – выше! трагически прекрасный Человек! Я вижу его гордое чело и смелые, глубокие глаза, а в них – лучи бесстрашной Мысли, той величавой силы, которая в моменты утомленья – творит богов, в эпохи бодрости – их низвергает.
Затерянный среди пустынь вселенной, один на маленьком куске земли, несущемся с неуловимой быстротою куда-то вглубь безмерного пространства, терзаемый мучительным вопросом – “зачем он существует?” – он мужественно движется – вперед! и – выше! – по пути к победам над всеми тайнами земли и неба. Идет он, орошая кровью сердца свой трудный, одинокий, гордый путь, и создает из этой жгучей крови – поэзии нетленные цветы; тоскливый крик души своей мятежной он в музыку искусно претворяет, из опыта – науки создает и, каждым шагом украшая жизнь, как солнце землю щедрыми лучами, – он движется все – выше! и – вперед! звездою путеводной для земли…»[20]
В умах людей того времени религиозная догматика и защищавшее ее кадимистское (от арабского слова кадим – старый) направление в российском исламе проигрывало возрожденческим идеалам эпохи модерна – как светским, гуманистическим (выразителем которых был и М.А. Горький), так и религиозным, обновленческим, а конкретно – джадидизму. Почему? Это другой вопрос и не тема нашего исследования, но факт остается фактом. Наш герой, прикоснувшийся в передовых по тем временам медресе к мировоззрению джадидизма, явно ставшего тогда властителем дум исламской молодежи, еще не выбрал свой путь. Но ему уже было ясно, с кем он не будет…
Юность: пора скитаний и размышлений
С такими или почти такими мыслями бросился навстречу судьбе Карим, оставив в 1911 году медресе «Галия», а с ним, похоже, и мысли об исламе как единственной путеводной звезде. Он поехал в Туркестан! Он искал чего-то принципиально нового, причем в свои двадцать лет вряд ли представлял, что он конкретно ищет. Теперь он хотел получить знания о мире не в школе, а от самой жизни, от странствий. Может быть, он считал, что исламские идеалы справедливости претворятся в жизнь в туркестанских землях? По-юношески самоуверенный, он не боялся новизны, перемены мест, а жаждал их, полагая, что со своими способностями всегда как-нибудь заработает себе на жизнь, но не будет испытывать унижений от более богатых и успешных сверстников. Гордость и чувство собственного достоинства для него были важнее денег…
А может быть, в его душе теплилась надежда, что в Туркестане, где, наряду с Казанью, в Бухаре, находился интеллектуальный и духовный центр ислама тогдашней России, ему удастся найти ответы на «проклятые вопросы»: как жить, что такое справедливость и есть ли она в этом мире? Ведь именно там, в Бухаре, ковалась вера и мудрость исламских мыслителей, таких как Ш. Марджани, о котором мы скажем ниже, и других.
За четыре года странствий – с 1911 по 1915 год – он исходит и изъездит всю Среднюю Азию, совсем недавно (всего лишь в 1884 году) вошедшую в состав Российской империи. Ташкент, Коканд, Канибадам – вот основные города его скитаний.
Но отвлечемся на время от жизнеописания нашего батыра. Ведь по тем местам Центральной Азии бродили и другие выходцы из Башкирии. Но искали они других знаний и впечатлений, хотя их пути так или иначе переплетались с хождениями и путешествиями Карима. Речь идет о знаменитом востоковеде и весьма разностороннем (кто-то считает – многоликом) человеке, оставившем глубокий и неоднозначный след в судьбе Башкирского края. Звали его Ахмет-Заки Валиди Тоган (Ахметзаки Ахметшахович Валидов). К нему мы не раз еще будем возвращаться в ходе нашего повествования.
Он нам интересен хотя бы потому, что родился в один год с Хакимовым с разницей в один месяц, также в Башкирии, тоже в селе, и тоже, как считают некоторые ученые, не был стопроцентным этническим башкиром (о его происхождении существует много версий – ногайская, тептярская, татарская), хотя себя им, возможно, из соображений политической карьеры называл. Но главное – его пути и пути Карима Хакимова не раз незримо (а затем и зримо) пересекались, причем они практически почти в одно и то же время путешествовали по тогдашнему Туркестану. Возможно, и тот и другой искали там знаки судьбы и свой путь? И тот и другой стали политическими деятелями, действовавшими в какой-то период на одной и той же исторической арене, но с разным видением судеб Башкирии. Да и их личные судьбы сравнимы по накалу и драматизму, хотя А.-З. Валиди и прожил почти в два раза более долгую жизнь, закончив ее в Турции в 1970 году.
Что же влекло А.-З. Валиди в Туркестан? По форме отнюдь не то, что главного героя нашего повествования. Ахмет-Заки Валиди был из совершенно другого сословия, чем Карим, происходил из известной семьи религиозных деятелей. Учебу он начал гораздо раньше, чем его сверстник, – уже с 1898 года в медресе своего отца, изучал иностранные языки, причем на первом месте стоял русский, которым он овладел в совершенстве, практически как родным, на уровне, позволившем писать научные труды. Огромная разница с Каримом, у которого начальные условия были намного хуже!
Ахмет-Заки, в отличие от Карима, не знал нужды – ни материальной, ни духовной. С детства он купался в высокоинтеллектуальной среде, жил среди философских споров и дискуссий, особенно когда учился в Утякове, в медресе своего дяди Хабибназара Сатлыкова (Хабибназара Утяки), который, в свою очередь, был учеником знаменитого татарского просветителя, упомянутого выше шейха суфийского ордена Накшбанди Ш. Марджани – предтечи И. Гаспринского и его джадидизма. Дядя, будучи сам автором целого ряда книг, прививал юному Ахмету-Заки любовь не только к религиозным, но и к светским знаниям, в том числе к математике и астрономии, учил его арабской риторике, знакомил с биографиями выдающихся арабских ученых. Уже тогда у талантливого молодого человека зародилось желание стать таким же ученым, как Шигабутдин Марджани. Иными словами, Ахмет-Заки имел с детства доступ ко всему тому богатству знаний, к которому ни по происхождению, ни по материальному положению не имел доступа Карим!
По всем признакам, Ахмет-Заки мог бы пойти по стопам другого ученика Марджани – Хусаина Фаизханова, который после учебы в Казани затем был переведен (после открытия в 1855 году Восточного факультета Санкт-Петербургского университета) в столицу Российской империи вместе практически со всем преподавательским составом Восточного разряда (факультета). Как и он, он мог бы всю жизнь заниматься описанием средневековых восточных рукописей, составлять картотеку арабских рукописей Азиатского музея и разрабатывать основы реформы исламского образования, писать грамматику татарского языка. Но ему был уготован другой путь…
