– Анри, ничего страшного, я зря закричала, – поворачивая бледное лицо к своему спутнику, прошептала Элиза. – Но… прямо под ноги!

– Что это значит?! Что тебе здесь надо, негодяй?! – Монферран замахнулся саблей и тут же в растерянности опустил ее: в незнакомце, смотревшем на него снизу вверх робким и преданным взором, он узнал бывшего сухоруковского крепостного, своего сегодняшнего вольноотпущенника.

– Как ты сюда попал?! – ахнул молодой архитектор и выпалил вспомнившуюся ему кстати русскую фразу: – Какого чьерта?!

Юноша встал и низко поклонился, так что его нечесаные волосы, упав на лоб, закрыли брови и даже глаза. Потом он заговорил мягким голосом, немного нараспев, но изо всей его речи Огюст понял лишь несколько слов и из этих слов уяснил, что непрошеный гость не желает оставлять недавних хозяев.

– Но что тебе от меня надо, а? – сердито воскликнул Огюст. – На что ты мне нужен? Ступай себе с Богом!

И он энергично махнул рукой в сторону двери. Но юноша затряс головой:

– Христом Богом, барин…

И продолжал еще что-то говорить, умоляюще сложив руки.

– Анри, по-моему, он хочет остаться у тебя на службе, – сказала Элиза, все это время с величайшим сочувствием смотревшая на лохматое, оборванное существо.

– Это я и так понял! – раздраженно ответил Монферран. – Но мне же нечем ему платить! Да и вообще, что за нелепость – завести себе русского слугу, не умея по-русски говорить! Наймем в Петербурге какого-нибудь француза, их там сейчас больше, чем когда-либо…

– А мне кажется, в России русский слуга будет полезнее, – заметила молодая женщина.

– Да, тебе кажется? – Огюст уже готов был сорваться. – А не кажется ли тебе, что в этом хотя бы ты могла бы меня не учить, Лиз?

– Я учу тебя не так уж часто, – без тени обиды проговорила она. – Но в самом деле, Анри, возьмем его… по-моему, он один на свете!

– Возможно. Но у меня, в конце концов, не приют для сирот!

– Будьте, барин, милостивы, – продолжал парень, видя, что его не понимают, но, во всяком случае, слушают. – Возьмите за-ради Христа!

– Да при чем здесь Христос?! – взорвался Огюст и схватил юношу за локоть. – Ну-ка, в комнату заходи, нечего топтаться на лестнице. Заходи, поговорим!

Они все втроем вошли в номер, и молодой архитектор, заперев дверь и швырнув свою саблю в угол, уселся за столик и жестом велел гостю сесть напротив на второй шаткий табурет. Элиза, не снимая халата, вновь забралась в постель и села, подтянув колени к подбородку и обняв их руками.

Старательно припомнив все русские слова, выученные им в Париже, Монферран вздохнул поглубже и проговорил, пальцем тыча в бывшего невольника:

– Ты как имя? Альеша?

Сухоруков называл своего крепостного Алешкой, но это имя запомнилось Огюсту немного по-другому, и он, сам того не ведая, произнес его именно так, как и следовало.

Парень радостно кивнул:

– Ага. Алеша. Алексей. Алексей Самсонов…

– Так! – Огюст опять перевел дыхание. – Вы… ты… Тьфу! Вы желание… (О, Господи, как это?!) А! Желание служить?

– Ага, ага! – Алексей опять закивал, и опять светло-каштановые лохмы весело рассыпались по его круглому лбу. – Очень даже большое желание имеем послужить вам, ваша милость! А что я языка вашего не смыслю, так ведь то не беда: перейму враз!

Огюст жалобно покосился на Элизу. Она улыбнулась.

– Чему ты радуешься? Ну вот что он говорит? – На висках молодого человека начал проступать пот. – Вот привязался, в самом деле! Ну послушай, Альеша, – дальше он уже никак не мог сказать по-русски, – послушай и пойми: я взял бы тебя на службу, но мне нечем тебе платить, понимаешь? У меня денег нет!

Вскочив с табурета, он схватил с вешалки свой фрак, тряхнув его над столом, вывернул карманы, а затем, вытащив из внутреннего кармана кошелек, вытряхнул на стол все, что там оставалось.

– Видишь? Совсем мало! Ну чем я стану тебе платить? Чем, а?

Алексей замахал руками и заговорил быстро, горячо, обиженно.

– Ох, с ума ты меня сведешь! – Огюст вытер лоб платком. – Ну что с тобой делать? Ты что же, совсем один? Отец или мать есть у тебя?

Слово «отец» и «мать», на русском и французском почти одинаковые, были поняты Алексеем тотчас. Он мотнул головой. И опять прошептал:

– Нету у меня никого. Ни мамки, ни батьки, ни сестер, ни братьев. Родня так, кой-какая, да что в ей проку? Кому я нужен? Меня боле трех лет и в деревне почти что не видали, как хозяин-то, Антон Петрович, изволили меня в дворовые забрать… Барин! Христом Богом вас прошу!

– Ну полно, оставь Христа в покое! – не выдержал Монферран. – Бог с тобой, сегодня оставайся, куда ты среди ночи пойдешь? Утром подумаю, куда деть тебя. До Петербурга, наверное, возьму с собой, а там, может, куда-нибудь пристроишься, город большой! Да, Элиза? Повезем этого красавчика в Санкт-Петербург? Если там действительно бегают по улицам медведи, во что я, впрочем, нимало не верю, то он весьма подойдет для такого пейзажа!

– Анри! – с упреком заметила Элиза. – Ты бы лучше дал ему чего-нибудь поесть, он же, наверное, голодный…

Огюст пожал плечами:

– Возможно! А что я ему дам? У нас остался кусок пирога с мясом, но мы сами собирались его съесть утром.

– Ну так съедим что-нибудь другое. – Мадемуазель де Боньер бросила на своего возлюбленного взгляд, от которого он, к своей досаде, тут же густо покраснел. – Бедняга едва на ногах держится. И по-моему, у тебя вино во фляжке тоже осталось?

Минуту спустя пирог с козлятиной и наполненный до ободка стакан мадеры были водружены на столик перед ошарашенным Алешей.

– Быстро ешь, и спать! – скомандовал Огюст.

– Это мне никак? – вытаращив глаза, спросил юноша.

– Тебе, тебе, ну а кому же еще? Давай скорее, мы ведь тоже устали!

Алексей опять отбросил с лица волосы, и открылась широкая, едва затянувшаяся рана на его лбу. Кое-где из нее еще выступали капельки крови.

«В самом деле, куда он пошел бы! – подумал Монферран, раскаиваясь в недавней своей черствости. – Он потерял столько крови, что странно, как вообще ходить еще может. Надо его взять, а может, действительно выйдет хороший слуга…»

И молодой архитектор совсем уже ласково проговорил, пододвигая пирог и мадеру к самому носу Алексея:

– Ну, ешь же, нечего так смотреть! И спи. Вон, на сундуке, как раз места хватит!

Юноша не заставил повторять еще раз. За несколько мгновений он уничтожил большой кусок пирога и осушил стакан, и по лихорадочному блеску его глаз видно было, что он и в самом деле почти умирал от голода.

– Ну и тварь этот Сухоруков! – прошептал Огюст и опять указал Алеше в сторону сундука. – А теперь спать! Понял? Спать!

Алексей перекрестился, что-то еще сказал, подняв на архитектора свои выразительные полураскосые глаза, и, встав с табурета, шмыгнул в угол, где тотчас улегся на сундуке, не смущаясь отсутствием подстилки.

Огюст раскрыл свой саквояж, вытащил оттуда походный плед и, точно прицелившись, кинул его новому слуге.

– Укройся, не то здесь холодно! – И, обращаясь к Элизе, добавил: – Плед все равно придется выстирать, он запылился в дороге…

Утром, договорившись с хозяином трактира относительно кареты, Монферран узнал у него же, где найти дешевую лавку старьевщика, и в этой лавке купил стираную, но крепкую полотняную рубаху, холщовые штаны и суконную куртку, заштопанную в нескольких местах, но еще довольно опрятную, а затем, не без помощи старьевщика, отыскал и башмаки, очень стоптанные, однако недырявые и, кажется, подходящие по размеру. Все вместе обошлось в один рубль семьдесят копеек.

Вернувшись в трактир, Огюст увидел, что Элиза успела умыть и постричь их юного слугу, когда же тот, скинув свои лохмотья, переоделся в принесенные хозяином вещи, путешественники его не узнали. И без того привлекательное лицо его стало совсем милым, а фигура оказалась такой статной, что впору было лепить с него античного атлета.

– Вот тебе и медведь! – восхитился Огюст. – Это уже совсем другое дело…