Не рассчитывая на помощь Кларка, который к тому же собирался покинуть эту страну, я обратился к военному начальнику, капитану Балджеру. Он отнесся ко мне по-дружески и внимательно выслушал. С первых же слов капитан спросил, где я провел ночь, так как ему уже было известно о моем приезде накануне. Узнав, что в фактории мне отказали в приюте, он тотчас пригласил меня пообедать и предложил жить в своем доме, пока я буду здесь находиться. Капитану было известно, по какому делу я прибыл, и он спросил, знаю ли я, где мои дети.
Я был уверен, что они живут недалеко от волока Прерии. Индейцы из окрестностей форта сказали мне, что люди из той группы, в которой находились мои дети, узнав о моем прибытии, решили убить меня, если я буду настаивать на возвращении ребят. И все же я отправился к ним, как только мне удалось туда проехать, и зашел в палатку их предводителя, принявшего меня по-дружески. Там я провел некоторое время в палатке своих детей, которые, видимо, обрадовались встрече со мной. Но нетрудно было догадаться, что индейцы твердо решили не отпускать детей со мной. Ги-ах-ге-ва-го-мо, укравший некогда моего сына и избитый мною за это, тот самый Ги-ах-ге-ва-го-мо, чью лошадь я тогда зарезал, вел себя со мною нагло и угрожал лишить меня жизни. Я сказал ему: «Будь ты мужчина, ты уже давно убил бы меня, вместо того чтобы угрожать мне теперь. Не боюсь я тебя!» Но я был совсем один, и мне ничего другого не оставалось, как уговорить группу переселиться поближе к форту на реке Ред-Ривер. Путешествие было довольно длительным, и все время и меня и моих детей заставляли переносить тяжелый груз и относились к нам, как к рабам. При этом мне лично никакой ноши не давали, но детей нагружали так, что, когда я забирал у них все, что был в состоянии перенести, им тоже оставалось немало. Когда мы разбили лагерь недалеко от форта, я потребовал отдать мне детей, но индейцы наотрез отказались это сделать. Особенно яростное сопротивление я встретил со стороны Ги-ах-ге-ва-го-мо, и наш спор грозил перейти в драку. Но, поразмыслив, я решил, что не имею права проливать кровь, не посоветовавшись сначала с капитаном Балджером, который так благожелательно отнесся ко мне.
Итак, я отправился к капитану, объяснил ему, как обстоит дело, и высказал свое убеждение в том, что без применения силы Ги-ах-ге-ва-го-мо, вероятно, не отдаст детей. Капитан был доволен оказанным ему доверием и тотчас поручил Брусу привести детей в форт. Они действительно пришли туда и остановились перед входом в дом капитана, но их сопровождало 10—12 индейцев, расположившихся так, чтобы дети все время находились среди них. Я представил детей капитану, и он приказал дать им поесть. Им принесли какие-то блюда с его стола, из-за которого он только что встал. Но индейцы тотчас же отняли еду у детей, не оставив им ни кусочка. То же самое произошло с караваем хлеба. Тогда капитан распорядился открыть склад и велел мне взять там что-нибудь съестное. Найдя там несколько мешков пеммикана, я вытащил один, неполный, в котором было около 20 фунтов, и, усадив всех индейцев, распределил между ними угощение.
Но индейцы отказали в выдаче детей капитану Балджеру, как раньше отказали в этом мне. Тогда он созвал у себя на следующее утро всех влиятельных людей, среди которых был и Ги-ах-ге-ва-го-мо, чтобы держать совет. Вождь группы считал, что детей нужно отдать мне, и на заседании сел между капитаном Балджером и мною, давая этим понять, что четверо остальных индейцев, не соглашавшихся на выдачу детей, действуют вопреки его воле.
Были принесены подарки на сумму 100 долларов и разложены на полу между обеими сторонами, после чего капитан Балджер обратился к индейцам:
«Дети мои, я приказал положить здесь перед вами трубку, набитую табаком, не для того, чтобы купить у вас право этого человека взять то, что ему принадлежит, а чтобы показать вам, что рассчитываю на внимание к моим словам. Этот человек пришел к вам и говорит с вами не только от своего имени, но и от имени вашего Великого отца, живущего по ту сторону от Воды, и Великого духа, в руках которого мы все находимся и который дал ему этих детей. Итак, вы должны не мешать этому человеку, возвратить ему детей и принять в знак полного согласия между нами эти подарки!»
Индейцы начали совещаться, но не успели они дать ответ, как увидели большую группу солдат, выстроившуюся около дома. Поняв, что они окружены, индейцы приняли подарки и обещали возвратить детей.
Мать этих моих детей уже состарилась[105], она высказала желание сопровождать нас, с чем я охотно согласился. Старший сын уже достиг того возраста, когда мог сам распоряжаться своей судьбой. Он предпочел остаться у индейцев, и я согласился с этим, так как было уже слишком поздно дать ему образование и приучить к другому образу жизни.
На обратном пути несколько индейцев сопровождали нас в течение четырех дней, а затем я остался с женой и двумя дочерьми.
Возвращаясь к Лесному озеру, я решил идти не через Бегвионуско Се-бе, а [предпочел ехать по Недоброй Реке, что должно было сократить дорогу на несколько миль. Близ устья реки Осетра в то время стоял табор или деревня из шести или семи хижин. Тут находился молодой человек, по имени Ом-чу-гвут-он. Он был высечен, по приказанию американского начальства, за настоящую или мнимую вину и глубоко за то злобствовал. Узнав о моем приезде, он приехал ко мне на своем челночке.
Довольно странным образом стал он искать разговора со мною и вздумал уверять, что между нами существовали сношения семейственные; ночевал с нами вместе, и утром мы с ним отправились в одно время. Причаля к берегу, я приметил, что он искал случая встретиться в лесу с одной из моих дочерей, которая тотчас воротилась, немного встревоженная. Мать ее также несколько раз в течение дня имела с нею тайные разговоры; но девочка всё была печальна и несколько раз вскрикивала,
К ночи, когда расположились мы ночевать, молодой человек тотчас удалился. Я притворно занимался своими распоряжениями, а между тем не выпускал его из виду; – вдруг приближился к нему и увидел его посреди всего снаряда охотничьего. Он обматывал около пули оленью жилу длиною около пяти вершков. Я сказал ему: «Брат мой (так называл он меня сам), если у тебя недостает пороху, пуль или кремней, то возьми у меня, сколько тебе понадобится». Он отвечал, что ни в чем не нуждается, а я воротился к себе на ночлег.
Несколько времени я его не видал. Вдруг явился он в наряде и украшениях воина, идущего в сражение. В первую половину ночи он надзирал за всеми моими движениями с удивительным вниманием: подозрения мои, уже и без того сильно возбужденные, увеличились еще более. Однако ж он продолжал со мною разговаривать много и дружелюбно, и попросил у меня ножик, чтобы нарезать табаку; но вместо того, чтоб возвратить его, сунул себе за пояс. Я полагал, что он отдаст мне его поутру.
Я лег в обыкновенный час, не желая показать ему свои подозрения. Палатки у меня не было, и я лежал под крашеной холстиной. Растянувшись на земле, я выбрал такое положение, что мог видеть каждое его движение. Настала гроза. Он, казалось, стал еще более беспокоен и нетерпелив. При первых дождевых каплях я предложим ему разделить со мною приют. Он согласился. Дождь шел сильно; огонь наш был залит; скоро потом мустики (род комаров) напали на нас. Он опять разложил огонь и стал обмахивать меня веткою.
Я чувствовал, что мне не должно было засыпать, но усыпление начинало овладевать мною. Вдруг разразилась новая гроза, сильнее первой. Я оставался как усыпленный, не открывая глаз, не шевелясь и не теряя из виду молодого человека. Однажды сильный удар грома, казалось, смутил его. Я увидел, что он бросал в огонь немного табаку в виде приношения. В другой раз, когда сон, казалось, совершенно мною овладевал, я увидел, что он стерег меня, как кошка, готовая броситься на свою жертву; однако ж я всё противился дремоте.
