Вскоре мы так измучились от голода, что решили прибегнуть к охотничьей магии. Нах-гич-е-гум-ме послал Оке-мах-ве-нин-не и мне, как лучшим охотникам группы, по маленькому кожаному мешочку со снадобьем, состоявшим из особых корней, растертых в порошок и смешанных с красной краской. Мы должны были покрыть этим снадобьем маленькие фигурки тех животных, которых хотели убить. Приемы, которыми пользуются индейцы в данном случае, ничем не отличаются от тех, к каким они прибегают, когда хотят наслать болезнь или какое-нибудь другое несчастье на врага. Для этого делают фигурку или рисуют изображение того мужчины, женщины или животного, на котором хотят испробовать магические чары. Если их хотят убить, пронзают острым предметом то место, где находится сердце, или смазывают его магическим снадобьем. Рисунок или фигурку животного, употребляемые в этих целях, называют муцци-не-нин, этим же словом обозначают грубо нацарапанное на березовой коре изображение или искусно вырезанную из дерева фигурку мужчины или женщины.
Мы вышли в путь с твердой верой в успех, но Вах-ка-цхе догнал нас, чтобы предостеречь от применения снадобья Нах-гич-е-гум-ме, которое будто бы принесет нам несчастье, если не теперь, то когда приблизится наш смертный час. Итак, мы не воспользовались снадобьем, но нам все же посчастливилось подстрелить кое-какую дичь. Нах-гич-е-гум-ме, приписавший наш успех действию своего снадобья, потребовал себе значительную часть добычи. Понимая, что нам угрожает сильный голод, я отделился от группы и решил охотиться в одиночку в полной уверенности, что сумею лучше обеспечить свою семью. Вах-ка-цхе и Черный Дрозд направились дальше, к озеру Виннипег, откуда, как я и полагал, не возвратились.
Когда охотничий сезон закончился и наступило время обычных весенних сборищ, я отправился в каноэ вниз по Бегвионуско, чтобы встретиться с торговцами на Ред-Ривер. Большинство индейцев уже покинуло свои стоянки, выйдя в путь раньше меня. Проезжая как-то утром мимо одного из мест наших прежних лагерных стоянок, я увидел торчавшую в прибрежном песке палочку, к концу которой был прикреплен кусочек бересты. Внимательнее рассмотрев бересту, я обнаружил, что на ней нацарапаны гремучая змея и нож. Рукоятка ножа прикасалась к змее, а острие вонзалось в медведя, голова которого свешивалась вниз. Рядом с гремучей змеей была нацарапана самка бобра, и один из ее сосков соприкасался со змеей. Это письмо было адресовано мне, и из него я узнал, что Ва-ме-гон-э-бью, тотемом которого была ши-ши-гвах (гремучая змея), убил человека с тотемом медведя (мук-квах). Убийцей мог быть только Ва-ме-гон-э-бью, так как на рисунке явно указывалось, что его мать происходит из рода, тотемом которого был бобер, то есть речь шла о Нет-но-кве. Среди нас было мало людей из рода с тотемом медведя, поэтому я не сомневался в том, что жертвой оказался молодой человек по имени Ке-цха-цхунс. Свешивающаяся голова медведя свидетельствовала о том, что он был убит, а не ранен.
Это сообщение не заставило меня прервать путешествие. Наоборот, я стал торопиться и успел попасть на погребение юноши, убитого моим братом. Ва-ме-гон-э-бью был уже там и сам выкопал могилу, достаточно большую, чтобы вместить два тела. После этого друзья Ке-цха-цхунса принесли умершего. Когда его тело было опущено в могилу, Ва-ме-гон-э-бью снял с себя всю одежду и, оставшись в одной набедренной повязке, сел в изголовье и, вынув нож, протянул его ближайшему мужчине – родичу умершего. «Друг мой, – сказал он, – я убил твоего брата. Как видишь, могила достаточно велика для двоих. Я готов покоиться в ней вместе с ним». Но ни этот мужчина, ни другие друзья убитого не взяли ножа, протянутого им Ва-ме-гон-э-бью, ибо родичи моего брата были сильны и страх перед ними спас ему жизнь. Убитый юноша разозлил его тем, что назвал «отрезанным носом». Поскольку никто из родичей умершего по мужской линии не захотел отомстить за убийство, Ва-ме-гон-э-бью сказал: «Я считаю это дело навсегда законченным. Но если кто-нибудь из вас позволит себе оскорбить меня, то я снова поступлю так же».
Способ, при помощи которого меня оповестили об убийстве, когда я был еще далеко, широко применяется у индейцев для передачи сообщений. Действует он в большинстве случаев безотказно. Все мужчины, принадлежащие к одному племени, хорошо знали соответствующие тотемы, к которым относились их соплеменники[88]. Если на рисунке изображена фигура мужчины без тотема, это означает, что речь идет либо о сиу, либо о каком-то чужеземце. Как правило (например, в приведенном здесь случае), людей вообще не рисуют, ограничиваясь изображением их тотема. Если хотят сообщить, что кто-нибудь погибает от голода, то изображается рот человека или морда тотема, окрашенные в белую краску.
Навестив торговца у Ред-Ривер, я отправился в путь с намерением возвратиться в Штаты. Но у озера Виннипег мне сообщили, что война между Великобританией и Соединенными Штатами еще продолжается и безопасно перейти границу не удастся. Итак, пришлось здесь остановиться. Вскоре ко мне присоединились еще три семьи, и я снова оказался в обществе Пе-шау-бы, Вау-це-гау-маиш-кума и других. Ваус-со, старый друг и спутник Пе-шау-бы, был нечаянно застрелен на охоте одним ассинибойном. Мы жили в довольстве и без забот, но Пе-шау-ба, сильно переживавший смерть своего друга, вдруг тяжко заболел. Он внушил себе, что близок и его конец, и часто говорил нам, что не жилец на этом свете.
Однажды он сказал мне: «Помню, что до появления на этом свете я был наверху у Великого духа, откуда я часто смотрел вниз, и обнаружил Землю и на ней людей. Я увидел на ней много ценных и желанных вещей и среди прочего красивую женщину. Заметив, что я любуюсь ею каждый день, Великий дух сказал мне: „Пе-шау-ба, любишь ли ты женщину, на которую так часто смотришь?“ – „Да“, – ответил я. Тогда он молвил: „Спустись вниз и пробудь несколько зим на Земле. Но не оставайся там слишком долго! Не забудь, что с моими детьми, там на Земле, ты должен всегда быть добрым и ласковым“. Так я очутился внизу, на Земле, и никогда не забывал этих слов. Когда мой народ бился со своими врагами, я всегда стоял в пороховом дыму между двумя группами. Никогда я не бил своих друзей в их палатках. Я не обращал внимания на глупость молодых людей, хотевших меня оскорбить, но всегда был готов вести наших храбрых воинов против сиу. Я всегда шел на бой, раскрашенный, как и сейчас, черной краской. Но я все чаще и чаще слышу голос, говоривший со мной, когда я спускался на Землю. И он повелевает: „Не оставайся там долго!“ Для тебя, мой брат, я всегда был покровителем, и тебе будет горько, когда я вас покину; но не уподобляйся женщине, ведь скоро и ты последуешь за мной».
Затем Пе-шау-ба надел новое платье, которое я ему подал, и вышел из палатки, чтобы в последний раз полюбоваться солнцем, небом, озером и далекими горами. Войдя в палатку, он спокойно лег на свое место и через несколько минут испустил последний вздох.
После смерти Пе-шау-бы я хотел предпринять новую попытку возвратиться в Соединенные Штаты, но Вау-це-гау-маиш-кум отговорил меня. Остаток зимы мы провели вместе с ним, а весной перебрались к реке Не-бо-весе-бе (Дед-Ривер). Здесь мы и прожили все лето, возделывая кукурузу, а осенью, собрав урожай, отправились в наши охотничьи угодья.
У меня в палатке уже год как жил один старый оджибвей, прозванный Кривым Пальцем; за все это время он не убил ни одного зверя. Однажды, когда я вышел охотиться на бизонов, он последовал за мной, и вскоре мы одновременно обнаружили большое стадо. Тут Кривой Палец вдруг начал оспаривать мои права на охоту в этой местности. «Все вы, оттава, – сказал он, – не имеете права охотиться в этой части страны. За всеми вами я уследить не могу, но ты-то находишься в моей власти и я немедленно убью тебя, если ты прямо отсюда не вернешься на свою землю».
Эта угроза не произвела на меня никакого впечатления, и я приказал старику не досаждать мне. Он продолжал ворчать часок-другой, но все-таки вместе со мной подкрался к стаду и начал стрелять. Вскоре к нам присоединились двое молодых оджибвеев, которые слышали нашу ссору, когда подходили к нам, и притаились в кустарнике. После трех-четырех неудачных выстрелов старик ушел домой, очевидно пристыженный собственной наглостью и охотничьей неудачей. Тогда я пошел на бизонов с двумя молодыми оджибвеями, и мы убили довольно много жирных самок.
