В прошлом, реагируя на трагедию, разочарование или препятствия, я начинала работать еще усерднее, толкала себя к тому, чтобы добиваться лучших результатов. Я хотела, чтобы все мной гордились, хотела привлечь внимание к себе и компенсировать проступки родителей.
Я рано поняла, что усердный труд поможет вытащить себя практически из любой ямы. Сестра моего отца первой в семье эмигрировала в США. Она работала горничной, мыла полы и в конце концов заработала достаточно денег, чтобы вытащить с Ямайки и моего отца. Я первой в семье поступила в колледж, не говоря уже об университете Лиги плюща. Поэтому, когда администрация заявила мне, что я не на своем месте, это был удар под дых не только мне, но и моей семье. Как к этому отнесся мой отец? «Ты родилась здесь, в Соединенных Штатах. И ты отправляешь нас назад на два-три поколения». Я почувствовала себя неудачницей. Предполагалось, что у меня все получится, я собиралась стать той, кто спасет всех нас. Вместо этого моя неудача распространилась словно круги по воде, пятная позором мою и без того уязвимую семью. Была ли папина реакция справедливой или заслуженной? Хотела ли я по-прежнему играть роль спасителя семьи? С этими вопросами я до сегодняшнего дня сражаюсь на сеансах у психотерапевта.
Твердолобая этика в работе была не единственной вещью, которую я унаследовала от моей семьи. Мне рассказывали, что, когда моя бабушка по материнской линии попыталась заговорить об изнасиловании, ее поместили в психиатрическую больницу. Как группа, чернокожие женщины коллективно и на протяжении поколений носили в себе переживания по поводу расовых предрассудков, сексуального насилия, ежедневных оскорблений и мимолетной агрессии. Это опустошающее наследие. Понятно, почему мы «закрываемся». Понятно, почему мы так неохотно обращаемся за помощью. Ученые, работающие в области эпигенетики, исследуют вопрос наследования травмы, теоретически обосновывая вопрос передачи из поколения в поколение психических ран[10].
Ученый-биолог Лоуренс В. Харпер из Колумбийского университета написал в Psychological Bulletin, опубликованном Американской психологической ассоциацией: «В настоящее время поведенческое развитие считают результатом взаимодействия наследственности, врожденных характеристик, культурного контекста и родительского воспитания, так как они напрямую влияют на индивидуума. Эволюционная экология указывает еще и на влияние эпигенетического наследия, передачу потомству фенотипических реакций родителей на вызовы окружающей среды, даже когда потомство само не переживает эти вызовы»[11]. Иными словами, прожитые нами ситуации могут быть связаны с нашими генами. Как утверждают некоторые ученые, травма может наследоваться.
После изнасилования я решила разорвать этот порочный круг замалчивания жестокого обращения. Я рассказала о нем, чтобы моя будущая дочь не родилась с грузом моей боли и боли моей бабушки. И я продолжала об этом рассказывать. Открывшись родителям и преподавателям, я в конце концов обратилась за помощью к психологу. Недавно я прочла об этом лекцию в TED-X[12]. Стыд расцветает в молчании, поэтому я заговорила и продолжаю говорить.
Но сразу после изнасилования меня волновал только один практический аспект моего выживания. Чтобы оставаться в Нью-Йорке и держаться на плаву с финансовой точки зрения, я устроилась работать няней. Мне казалось, что это гигантский шаг назад, поражение и отступление от моих целей.
Поначалу казалось, что эта работа ничем не лучше мытья полов и туалетов – той работы, которую мой отец и моя тетя выполняли сразу после эмиграции. Но другую работу я найти не могла. Вне моей программы я никого не знала и могла выбирать только между работой няни и работой в «Макдоналдсе». Если бы моя жизнь была кинофильмом, то тут как раз зазвучала бы печальная музыка. Я была няней невероятного семилетнего мальчика с особыми потребностями. Я ухаживала за ним, и ради него мне пришлось все делать медленнее, а это оказалось самой лучшей терапией, на которую я только могла надеяться. После изнасилования моя жизнь разделилась на до и после. Донн, которой я была, превратилась в Донн, которой я никогда больше не буду. Я снова и снова проживала ту ночь. И все же, как вам об этом скажут многие из тех, кто пережил сексуальное насилие, когда это случилось, мир не рухнул. Мы продолжаем ходить раненые, стоим в очереди в кофейнях, заходим в супермаркет, смотрим себе под ноги. «Это непризнанное поле битвы, – написала в Twitter певица Лиз Фэр о жертвах сексуального насилия, – и мы ветераны без наград»[13].
Во время учебы в университете, если я чувствовала себя уязвимой, мои идеально скроенные и сшитые платья были моим бронежилетом, доспехами, прикрытием. Моим способом сообщить миру, что я не просто в порядке, а чувствую себя замечательно. Но одежда не только маскировала мои страдания – чистые красивые наряды опровергали хаос в моей жизни. Я отчаянно пыталась улучшить свое настроение.
И это не было безумием, я действовала методично. Чтобы по-настоящему излечиться после изнасилования, потребовалось время. Годы. И знаете что? Я все еще выздоравливаю, изучаю себя, часто сижу дома в пижаме, хожу к психологу. Меня поддерживают мои друзья и семья, кроме того, помогает моя собственная открытость, когда, выступая на публике, я рассказываю об изнасиловании. Эти вещи стали краеугольными камнями моего восстановления. Помогла мне и работа с тем маленьким мальчиком. Работая няней, я носила тренировочный костюм. Мы ездили в подземке, играя в астронавтов. Никто из нас не знает наверняка, кем станет, когда вырастет. Как я теперь понимаю, это означало, что мое видение будущего было открыто для изменений. Мы вместе спускались в подземку и позволяли нашему воображению уносить нас в бесконечность и дальше. После изнасилования моя одежда заставляла меня чувствовать опору под ногами, она была единственной ощутимой, реальной вещью, которая соединяла меня с тем моим «я», которое, как я боялась, было потеряно навсегда.
«Не все штормы нарушают вашу жизнь, – написал в Twitter писатель Пауло Коэльо. – Некоторые приходят для того, чтобы расчистить ваш путь»[14]. Мне еще нравятся слова Кэтрин Маккенетт: «Горы не поднимаются без землетрясений». Я прочла их в Instagram. Мой отец в отчаянной попытке добиться лучшей жизни сделал выбор и заплатил за последствия, а мать, чтобы справиться с разочарованиями, одурманивала себя наркотиками. Мне нравится думать, что я усвоила этот урок, взяла то, что могла использовать, и на основании своей истории выстроила другое будущее.
Я убеждена в том, что, приняв свои чувства, показав другим на своем примере, что наше прошлое не определяет будущее, я смогла в конечном итоге реализовать то, к чему всегда стремились мои родители, – американскую мечту.
Через семь лет после изнасилования The New York Times назвала меня «Доктор-Одежда» и описала мои смежные интересы как «отношения между одеждой и ощущениями: это не только о том, как вы выглядите в одежде, но и о том, как вы в ней себя чувствуете»[15]. Моя мать недавно работала таксистом в Lyft[16], чтобы подзаработать. Когда вышла статья, она услышала, как две пассажирки обсуждали ее, сидя на заднем сиденье машины. Мама с гордостью сказала им, что я ее дочь. Они ей не поверили.
Через шесть лет после того, как я начала работать няней, я стала сотрудничать с платформой здорового образа жизни Арианны Хаффингтон Thrive Global. Почти десять лет назад мои преподаватели пожимали плечами, услышав о модной психологии, а сейчас я запатентовала этот термин, и корреспондент журнала New York Magazine назвала эту отрасль науки «взрывным популярным инструментом», который помогает «объяснить мир, в котором мы живем»[17]. Если бы десять лет назад вы сказали мне, что я буду делать презентацию по этой теме на международной конференции Women’s Empowerment Conference, организованной ООН, я бы рассмеялась, чтобы не расплакаться[18]. С годами, работая с клиентами, я создала себе репутацию и собственную школу – благодаря сарафанному радио. Случайная встреча с журналисткой привела к тому, что я появилась на ТВ в 35 странах.
