Время обучения в Колумбийском университете помогло мне отточить мое понимание психологии моды и прояснить мою миссию в ней. Я определила ее так: «Изучение и работа с тем, как цвет, красота, стиль, образ и форма влияют на поведение человека, с опорой на культурные ценности и культурные нормы». Почему культура? Мои занятия научили меня этому. Я узнала, что расово-этническое происхождение пациента – это важный контекстуальный момент в терапии. Это понятие особо подчеркивали мои преподаватели.
Видите ли, мои преподаватели были в высшей степени академичными гражданами мира, они были в курсе последних исследований. Хотя я относилась к меньшинству в моей программе, обучение, казалось, было выстроено так, чтобы учитывать мою этническую реальность. Как будущих психологов, нас учили всегда помнить о том, что различные культуры по-разному реагируют на эмоциональные трудности и влияют на то, будет человек обращаться за психологической помощью или нет. Нас учили, что культурная принадлежность клиентки может формировать ее отношение к терапии. Иногда это влияние бывает сильнее социально-экономического фона. К примеру, в коллективистских культурах Азии личные проблемы женщины могут восприниматься как отражение ее семьи в целом. Потеря лица, признание слабости, обращение за помощью при проблемах с психическим здоровьем в большинстве случаев навлекут позор на семью. Женщина никогда не откроется психотерапевту – чужому человеку.
Если речь идет об афроамериканцах или американцах карибского происхождения, таких как я, то для них также существует стигма относительно обращения к психологу. Для людей моего происхождения выложить свой багаж перед каким-то случайным человеком равносильно богохульству или поношению. В моей семье люди предпочтут помогать себе сами, чем говорить с кем-то о пережитой травме. В статье для журнала Psychology Today доктор Моника Т. Уильямс из Колумбийского университета цитирует исследование 2008 года, опубликованное в Journal of Health Care for the Poor and Undeserved: «Среди чернокожих… более трети чувствуют, что легкая депрессия или тревога будут считаться «дурью» в их социальных кругах. Попытка поговорить о своих проблемах с посторонним (к примеру, с психологом) может быть воспринята как демонстрация «грязного белья». И более четверти чувствуют, что обсуждение психического нездоровья не будет считаться правильным в их семье»[2].
Я действительно связана с моей семьей. Мой папа – мой чемпион, моя надежная скала. Но до сих пор, если я плачу, когда говорю с ним по телефону, папа всегда просит, чтобы я повесила трубку, взяла себя в руки и позвонила ему после того, когда буду владеть своими чувствами. Если что-то случается в нашей семье, у нас существует негласное правило: об этом не говорить. Я всегда была бунтаркой и решила не следовать этому правилу, когда в моей жизни случился кризис. Я проучилась полтора года в университете. Весной 2011 года мой тогдашний жених приехал в Нью-Йорк из Огайо, чтобы провести со мной уик-энд. Мы встретились в колледже, были в отношениях два года. Мы любили друг друга. И он меня изнасиловал.
Уик-энд моего изнасилования начался и закончился одеждой. Я знала, что мой жених приедет из Огайо в субботу, поэтому для ужина тем вечером я выбрала мое любимое маленькое черное платье. Между нами намечался разрыв, и это терзало меня, хотя я старалась гнать от себя эти мысли.
Я училась в университете, работала в различных областях. Мой жених продолжал жить в Огайо, работал официантом в ресторане, предположительно копил деньги, чтобы жить со мной в Нью-Йорке после того, как мы поженимся. По крайней мере, таким был мой план.
Даже когда я демонстрировала модели на подиуме и ходила на кастинги, меня никогда не привлекали развлечения из серии «модели и выпивка», которые засосали и выплюнули очень многих девушек, с которыми я знакомилась за кулисами.
У меня все было иначе. «Я не могу сегодня, у меня завтра занятия» – такой была моя отговорка, чтобы вернуться домой и остаться наедине с собой, интровертом. Это был мой путь. И я видела, что он ведет только в одном направлении – вверх. Я уже все представила и каждый день повторяла мою фантазию словно мантру. Я даже проиллюстрировала мои цели на доске настроения: я буду жить на Манхэттене, выйду замуж за моего возлюбленного, у нас будут дети и собака. У меня будет потрясающая карьера психолога с частной практикой. Свободное время я посвящала планированию моей свадьбы. Моей свадьбы, не нашей. Вот так я застряла в видении того, как должна складываться моя жизнь. У моего возлюбленного была роль – жених на свадебном торте на странице в Pinterest. Знала ли я его как следует? Во всяком случае, мне в голову не могло прийти, что мой партнер совершит преступление по отношению ко мне.
Он приехал во второй половине дня. Когда мы шли в ресторан неподалеку от моей квартиры в центре города, я была на седьмом небе от счастья. У меня в голове крутились идеи приглашений, я сравнивала приемы, обсуждала сочетания цветов, говорила о подружках невесты. Я скороговоркой выпаливала это между кусками еды. Он выглядел равнодушным и далеким. И выпил больше обычного, но. мы же праздновали. Я радовалась, а ему как будто было скучно. «Но он никогда не был особенно разговорчивым», – говорила я себе. И все же пыталась понять, как между нами возникла настолько очевидная стена. Оглядываясь назад, я думаю, что слишком увлеклась погоней за моим будущим и забыла признать мое настоящее.
Между нами все уже было кончено. В эссе о женщинах и силе для New York Magazine автор Линди Уэст написала: «Женщины вынуждены подчинять собственные нужды интересам других людей и пытаться сделать так, чтобы у всех все было хорошо, эмоционально и практически. И в результате женщины забывают о том, что в приоритете их собственная безопасность и даже их самосознание»[3]. В тот момент я этого не понимала. Но теперь я с ней согласна. Теперь я знаю, как ощущается собственное бессилие.
Когда в тот вечер мы вернулись домой, я больше не могла выносить напряжение. Эмоции зашкалили, и я спросила у него, что происходит. Он вышел из себя, что было совершенно на него не похоже. В моей голове зазвенел колокольчик тревоги. Почему он не говорит мне напрямик, что его беспокоит? Я почти ощущала странное сочетание неуверенности, тревоги и раздражения. У нас была своя история, у нас несколько лет были теплые близкие отношения. Позднее в тот вечер он захотел секса, я отказалась, пока мы не поговорим. В своей книге «Подарок страха: сигналы выживания, которые защищают нас от насилия» (The Gift of Fear: Survival Signals That Protect Us from Violence) эксперт по безопасности Гэвин де Беккер пишет: «…когда речь идет об опасности, интуиция всегда права в двух отношениях: 1) Она всегда реагирует на что-то. 2) Она всегда действует в ваших интересах»[4]. В тот вечер интуиция пыталась защитить меня от этого мужчины, которого я уже считала своим мужем. Я была совершенно сбита с толку. Моей интуиции не хватило. Мой жених изнасиловал меня. Мой лучший друг изнасиловал меня.
Я, изучающая психологию, адвокат психического здоровья, эмпат, стала жертвой. По данным Центра по контролю и профилактике заболевания США, «в течение жизни примерно 1 из 4 женщин и почти 1 из 10 мужчин испытали контактное сексуальное насилие, физическое насилие и/или преследование от интимного партнера»[5]. Я вошла в эту статистику. Я потеряла сознание от шока, просто отключилась.
Ночью я пришла в себя, и мой жених начал просить прощения, говорить, что он сожалеет о том, что сделал. Он не отрицал случившегося, и во мне что-то щелкнуло. Я в панике выбежала из квартиры и позвонила родителям в Огайо. Они оба спросили меня, что я хочу сделать. Я им сказала, что не хочу подавать заявление в полицию, что хочу только закончить учебу и привыкнуть к жизни без жениха. Но на самом деле мне хотелось отмотать время назад. Я сердилась на себя. Как я могла не предвидеть эту ситуацию? Я была ошеломлена. Как мне соединить любовь с такой жестокостью? Я чувствовала себя одинокой. Кто поверит, что мой жених изнасиловал меня? Как я могла вызвать полицию и отправить еще одного чернокожего парня за решетку?